Перстень! Ростислав, уже не думая о бессмысленности своих действий, выхватил кольцо и надел на средний палец левой руки. Почему он поступил именно так, он и сам не понимал, но думать было некогда. Он поднял руку с перстнем перед собой, яркое зимнее солнце блеснуло на темном серебре, и в ту же секунду собаки, как по команде, отшатнулись в сторону.

— Ух ты! — не удержался Ростислав. Ему вдруг стало весело. Он взмахнул рукой, и собака, стоявшая ближе прочих, упала на снег и жалобно завизжала.

— А ну пошли! — крикнул капитан, почувствовав, что проклятые твари напуганы до смерти. Собаки, оглядываясь, убегали в ближайший переулок. Арцеулов вскинул револьвер, но в последний момент палец на спусковом крючке замер. Стрелять было незачем — улица опустела, и только собачьи следы свидетельствовали о том, что все случившееся ему не привиделось.

Ростислав поднял сумку с гранатами, еще раз оглянулся — все было тихо и спокойно — и, не торопясь, пошел обратно. Ему хотелось бежать, но капитан сдерживал себя. Случившееся выглядело чем-то диким и неправдоподобным, но он вдруг подумал, что теперь, когда перстень у него на руке, он может быть спокоен. По крайней мере, собаки и тип в серой шинели ему не страшны. Правда, если этот краснолицый приведет десяток повстанцев с пулеметами, перстень едва ли будет столь же полезен…

Итак, путь в сопки тоже был закрыт. Оставалось толкаться в станционной толпе, надеясь на случайную удачу. За это время народу возле чешских эшелонов прибавилось. Шум усилился, в нескольких местах уже шла драка, где-то совсем близко ударил выстрел, затем еще один. Толпа шарахнулась было прочь, но затем вновь прихлынула к перрону.

Ростислав стоял особняком, злясь на самого себя. Ничего не придумывалось, оставалось ждать ночи. Ночью можно будет все же попытаться уйти…

Арцеулов вздохнул и достал из кармана пачку папирос «Атаман» с грозным чубатым казаком на коробке. Куда-то подевалась зажигалка; Ростислав, негромко ругаясь, стал шарить по карманам, когда вдруг услышал щелчок — чьи-то руки поднесли к его лицу трепещущий огонек.

— Спасибо, — пробормотал капитан, жадно затягиваясь.

— Не за что, брат-вояк.

Арцеулов удивленно поднял глаза и увидел знакомого ему чешского подпоручика в зеленой шинели. Курносое лицо улыбалось, и только глаза молодого офицера вдруг показались Ростиславу какими-то неживыми — тусклыми и неподвижными.

— Что грустишь, брат-вояк? — продолжал чех. По-русски он говорил чисто, почти без акцента. Арцеулов лишь пожал плечами. Легионер покачал головой и вновь усмехнулся.

— Не обращай внимания, брат вояк! Все будет нормально! Сейчас здесь пройдет пан полковник Гассек, обратись к нему, и он посадит тебя на поезд.

Арцеулов замер. Чех козырнул двумя пальцами и, круто развернувшись, зашагал в сторону эшелона. Вдруг он остановился, обернулся и сказал негромко, уже без всякой улыбки:

— И никогда не снимай перстня, брат-вояк!

Ростислав машинально глянул на кольцо, а когда поднял глаза, то странного подпоручика уже не было. Он оглянулся и вдруг увидел несколько легионеров, не спеша приближавшихся со стороны станции. Впереди шел пожилой офицер с полковничьими петлицами. Думать было некогда. Ростислав подождал, покуда офицеры поравняются с ним, а затем быстро развернулся и заступил дорогу.