Ну как же он не сообразил, что с «Приемным пунктом» может произойти нечто эдакое? Крутил носом — мол, не пойду — и не подумал, что возможности, к которым успел привыкнуть почти мгновенно, могут взять — да и накрыться эмалированным тазом.

«И что теперь? Так и жить самому — без вариантов?!»

Ругая себя идиотом и хуже, Иванихин рванул вперед, словно скорость что-то значила. Торопливыми прыжками, неряшливо взрыхляя снег, он одолел остаток дистанции, распахнул дверь и ввалился внутрь запыхавшийся, как будто за ним гнались.

Внутри было темно.

Иванихин затормозил было на пороге, но распахнутая им дверь захлопнулась позади с громким стуком, и он рефлекторно сделал пару шагов вперед.

Оказалось, кое-какой свет здесь был.

Глаза привыкали, и Иванихин стал различать очертание огромного помещения. Больше всего оно напоминало склад. Потолок и стены терялись в безымянной дали, а обозримые пространства были заняты нагромождением ящиков и коробок, связками чего-то длинного и стопками чего-то угловатого, странноватой тарой вроде гигантских бидонов и стеллажами произвольной конфигурации, на полках которых смутно рисовался разноформатный хлам. Источник неяркого света располагался довольно Далеко от входа, и Иванихин осторожно побрел к нему, лавируя среди материальных объектов и отбрасываемых ими странных теней.

Иванихину было не по себе. Пульс отдавался в висках. Губы пересохли.

Он подумал, что надо было еще от порога окликнуть: «Есть тут кто?» — а не переть дуром по чужой собственности. Но кричать было неловко, да и как-то… жутковато, что ли? А возвращаться — глупо. Так что он двигался на свет, как медленный упорный мотылек, и наконец, обогнув очередной стеллаж, вышел в обитаемые места.

Здесь между грудой пыльных мешков с чем-то сыпучим и пирамидой жестянок разного размера — банок с краской, что ли стояли конторский стол, пара стульев и сложенное кресло-кровать. Вся мебель, особенно кресло, видала лучшие дни. Путеводная звезда, которая завлекла Иванихина сюда, обернулась настольной лампой без абажура.

По ту сторону стола в кресле, повернутый к Иванихину в профиль, сидел рослый, непомерно плечистый человек в драном ватнике и вроде бы спал.

Иванихин пригляделся.

Сначала ему показалось, что это знакомый охранник — тот, который еще во время его первого визита в приемный пункт уверенно направил робеющего Иванихина на выход.

Потом Иванихин понял, что так оно и есть, — но этого мало. Было в суровых чертах что-то еще более знакомое, болезненно неуместное, никак не желающее всплывать из памяти…

Охранник шевельнулся, открыл глаз.

— Садись, Сергеич, — сказал он ровным, без интонаций, машинным голосом. — Выпей со мной.

Иванихин обессиленно рухнул на стул. Он вспомнил.

Напротив него, не смущаясь окружающей обстановки, сидел американский актер Арнольд по фамилии Шварценеггер, что, как Иванихин где-то когда-то случайно услыхал, означало «дважды черный».

«Черный, черный человек», — мелькнуло читанное давным-давно у Есенина — помимо обязательной программы, из школярского вольнодумства.

Арнольд повернулся в фас, и Иванихин понял, что видит заокеанскую звезду в роли не Конана, но киборга. Терминатора то есть. Времен конца первого фильма из одноименной серии.