— Там, если бы и не получилось, то особого вреда не вышло бы, а здесь, если у тебя сорвется, так даже и думать неохота, что получится.

— Да уразумей ты, дядька Егор: если это для тебя непонятно и удивительно, то и для них то же самое. Удивить — значит победить!

— Все равно! — Егор набычился, словно собирался бодаться. — Не можем мы знать наверняка, как они себя поведут. Удивятся или там не удивятся… а вот возьмут и… Тьфу, чтоб тебя! Говорил я это уже, а тебе — что об стенку горох.

— Ну, хорошо, — Мишка предпринял последнюю попытку уговорить десятника, — а что бы ты сам в таком разе делал?

— Да не обещал бы того, чего сделать не могу! — перешел десятник на повышенный тон. — Ты со мной переговорить, перед тем, как к князю переться, мог? Совсем уж завеличался? Думаешь, если у тебя все задуманное раньше получалось, так и дальше будет? — Мишке показалось, что Егор сейчас схватит его за грудки и как следует тряхнет. — А хрена не хочешь? Вот от такого величания люди и гибнут! Даже те, кто вроде бы и умные! И не только сами гибнут, а и людей своих губят! За теми, кто недавно десятником стал, пригляд нужен даже больше, чем за новиками, а ты… — Егор, вместо ожидаемой ругательной вставки хватанул ртом воздух, словно задыхался. — Боярич, в сотники заскочил… драть тебя кувыркать, вдоль и поперек, рожном, оглоблей, коромыслом и прялкой бабьей, во все дыры…

Егора, что называется, понесло, причем, серьезно — в обычной ратнинской ругательной тираде начали проскакивать морские термины, какие-то непонятные Мишке слова, и даже прорезался псковский говор…

«О, как его накрыло! Похоже, молодость пиратская наружу лезет».

Постепенно в речи бывшего «джентльмена удачи» начали появляться и осмысленные словосочетания: «что я Корнею скажу?», «детей малых угробишь, недоносок», «что возомнил о себе?»…

Мишка прямо-таки физически почувствовал, как лезет поднимающееся откуда-то изнутри бешенство, со скрежетом зубовным задавил его в себе (а так хотелось выпустить наружу!) и заорал в ответ:

— Да пошел ты на хрен! Не хочешь — обойдемся, сиди, пленных охраняй! Зассал, морской волк — грудь в волосах, жопа в ракушках? Так и говори…

— Что-о-о?! Да я тебя…

Мишка кувырком назад перешел из сидячего положения в стойку, уходя от протянутой к нему руки Егора.

— Антоха!

— Здесь, господин сотник!

— Опричникам: к бою! Поручикам: всем сюда! Только шевельнись, козлодуй! — последние слова Мишка, угрожающе покачивая кистенем, адресовал начавшему подниматься на ноги Егору. — Не успеешь…

— Михай… — появившийся неизвестно откуда Арсений осекся, уставившись на направленный ему в грудь самострел Антона.

Егор легко, словно играючись, ушел в перекат, разрывая дистанцию, но чей-то кнут захлестнул ему руку, дернул, а Роськин ломающий голос предупредил:

— Не убью, но обезножишь!

И все! Подступающее бешенство вдруг сменилось холодной решимостью, какой-то пронзительной ясностью и легкостью, как тогда, рядом с Аристархом, у дома Нинеи. Мишка единым взглядом охватил все: Антона, готового нажать на спуск, Арсения с растерянным (вот удивительно!) лицом, Роську, целящегося из самострела в ноги Егору; стоящего рядом с Роськой Дмитрия с кнутом в руке; набегающих опричников, которым Демьян жестом давал команду на окружение… Все, даже солнечные блики на оружии, паутинку на ветке куста, какие-то травинки, прилипшие к сапогу Дмитрия…