— А что на коллегии? — усмехнулся Николаев, вспоминая заседания, на которых и ему приходилось бывать. Помнится, речей произносилось много, а толку — нисколько.

— Да все тоже… — неопределенно протянул Курманов.

— С дезертирством вроде дел не должно быть — война закончилась, — стал рассуждать вслух Иван. — Кто саботажил, тех давно в расход пустили, а контрикам в нашей губернии взяться неоткуда. А возьмутся — так это Чека решать станет, не милиция. Разве что борьба с самогонщиками да конфискация оружия. Так?

— Точно, — кивнул Курманов и с любопытством посмотрел на Ивана: — А ты, Афиногеныч, откуда знаешь?

— Ну как же не знать? — усмехнулся Николаев. — С оружием — тут все просто. Так и в семнадцатом было. Народ с фронта пёр, у каждого если не винтарь, так наган с собой. А после Гражданской так у половины "максимы" стоят. А оружие — это для новой власти одна сплошная головная боль. И с самогонкой все просто. Я уже наслушался, как милиционеры с самогоноварением борются. День борются, ночь борются, пока все, что изъяли, не уничтожат. Ух, люто уничтожают!

— Ну, бывает и такое, — не стал кривить душой Алексей Николаевич. — Разбираемся, под суд отдаем. Ну сам понимаешь, где сейчас людей-тο в милицию набрать? Оклад мизер, обмундирование — только звездочки синие прислали. Еще хорошо, паек выдают да одежду какую-никакую подкидывают. Цинцарь, бедолага, с ног сбился, чтобы хоть как-то народ на местах удержать.

— А что, губначмил до сих пор Цинцарь? — удивился Иван.

— А куда ему податься-то теперь? — пожал плечами Курманов. — В Венгрию вернется, так расстреляют его.

Людвиг Людвигович Цинцарь, бывший гонвед австровенгерской армии, попав в русский плен, строил шлюзы на реке Шексне. После революции стал активным борцом за Советскую власть. Правда, бравый интернационалист, по-русски, помнится, говорил плохо.

— Как он? Русский язык выучил?

— Материться умеет, а что еще? — усмехнулся Алексей. — Как выдаст: "В душу твою колом да в титулярного советника, через два присвиста!", не то что подчиненные — лошади шарахаются! Бюро губкома ему уже два выговора влепило за матюги. Ну, Цинцаря на повышение скоро пошлют, Крымской милицией руководить, он уже и дела сдает. Степанова Виктора не помнишь? Тоже из наших, из Кириллова. Правда, не из солдат, а из матросов балтийских, — с легким сожалением добавил он. — Но не анархист, большевик. Замом у Цинцаря ходит, недавно орденом наградили, за подавление Кронштадтского мятежа.

— Кто еще остался? — поинтересовался Николаев, подразумевая тех, кто устанавливал когда-то новую власть в Череповецком уезде. — Я ведь из армии неделю назад пришел, ничего не знаю. Сам понимаешь — встретили, то-сё.

— Жена-тο рада небось, — кивнул с пониманием Курманов, а Иван, смущенно кашлянув, не стал рассказывать, что неделю провел у вдовой солдатки.

— Ладно, Алексей Николаевич, — поднялся Николаев со стула, заметив, что друг украдкой поглядывает на стол, где лежали бумаги. — Не буду тебя задерживать, пойду я. Дела у тебя.

— Дел — начать и кончить, — с облегчением сказал Курманов, провожая старинного приятеля. — Ты уж не серчай, Иван Афиногенович. И у нас завал, а что в Поволжье творится — слышал небось?