Я едва дышал, глядя на нее, и даже не заметил, что начался дождь. Я был заворожен ею. Всеми одиннадцатью триллионами ее клеток.

Странно, как разлука усилила мои чувства к Изабель. Как тоскливо стало без милой сердцу каждодневной возможности просто находиться рядом с ней, буднично разговаривать о том, как прошел день. Без скромного, но несравненного уюта совместной с ней жизни. Я не видел высшего смысла в существовании Вселенной, кроме существования в ней Изабель.

Она раскрыла зонт, словно обыкновенная женщина, раскрывающая зонт, и пошла дальше, остановившись, только чтобы подать монетку бездомному в длинном плаще и с больной ногой. Это был Уинстон Черчилль.

Когда любишь, что-то делаешь.[15]

Грэм Грин. Конец одного романа

Понимая, что за Изабель идти нельзя, но ощущая необходимость взаимодействия хоть с кем-то, я последовал за Уинстоном Черчиллем. Я шел медленно, не обращая внимания на дождь, радуясь, что увидел Изабель, что она жива и невредима и излучает ту же тихую красоту, что и всегда (даже когда я был слеп и не ценил этого).

Уинстон Черчилль направлялся к парку, к тому самому, где Гулливер выгуливал Ньютона. Но я знал, что вряд ли наткнусь на них в такой ранний час, и потому продолжал идти. Уинстон ковылял не спеша, волоча ногу, словно та была в три раза тяжелее тела. Наконец он добрался до скамейки. Когда-то ее выкрасили в зеленый, эту скамейку, но краска осыпалась, обнажая дерево. Я опустился рядом. Мы посидели в мокрой тишине.

Он предложил мне глоток сидра. Я сказал, что не хочу. Думаю, он узнал меня, но я не был уверен.

— Когда-то у меня было все, — сказал он.

— Все?

— Дом, работа, машина, жена, ребенок.

— Как же ты потерял их?

— Ходил в два храма. Букмекерскую контору и винный магазин. И все покатилось по наклонной. Вот и остался ни с чем, зато самим собой. Честным, сука, ничтожеством.

— Я понимаю твои чувства.

Уинстон Черчилль недоверчиво на меня посмотрел.

— Ну да?

— Я отказался от вечной жизни.

— Так ты был верующим?

— Вроде того.

— А теперь спустился на грешную землю и прозябаешь вместе с остальными?

— Ага.

— Ясно. Только больше не лапай меня за ногу, и мы поладим.

Я улыбнулся. Он все-таки узнал меня.

— Не буду. Обещаю.

— А могу я спросить, чем тебе вечность не угодила?

— Не знаю. Пытаюсь разобраться.

— Удачи, чувак, удачи.

— Спасибо.

Он почесал щеку и нервно присвистнул.

— А деньжат у тебя нет, а?

Я вытащил из кармана десять фунтов.

— Ты моя путеводная звезда!

— Возможно, все мы звезды, — сказал я, глядя в небо. На этом наша беседа завершилась. У Черчилля закончился сидр, так что причин оставаться в парке не осталось. Он встал и заковылял по аллее, морщась от боли в ноге. Легкий ветерок склонял цветы ему навстречу.

Странно. Откуда во мне эта пустота? Эта потребность найти свое место?

Дождь перестал. Небо прояснилось. А я все сидел на скамейке, усеянной быстро испаряющимися дождевыми каплями. Я понимал, что время идет и мне, наверное, пора возвращаться в «Корпус Кристи», но у меня не было желания двигаться с места.

Что я здесь делаю?

Какова теперь моя функция в мироздании?