Она докурила сигарету, взяла вторую.

— Пришли. На площадке танцы, нам не до того. Ждем. А тут и рыжий. «Принесли?» Генка говорит: «Принесли, спустимся вниз, не здесь же с деньгами возиться будем. Люди кругом». А сам меня ногой под столом толкнул, я поняла: «Последи, чтоб не мешали». А тот дурень рыжий пошел, как собака за костью. Я за ними. Стою на лестнице, двух пареньков задержала, курить попросила. Смотрю, Генка поднимается. Один. На меня глянул и мимо прошел, как бы ничего. А сам бледный… Я все поняла… А Генка за столом: «Деньги у меня, я вас всех от тюрьмы спас». Танцы закончились, и мы разошлись. Вот так все и закончилось.

Она плотно сжала веки, как бы выдавливая последние слезинки. Я молчала. Да и что мне было спрашивать, о чем говорить?…

У меня уже замерзли ноги от сидения в холодной машине.

— Пойдемте! — сказала я. — Наверное, его уже осмотрели.

Шарапова подошла к краю площадки, зачерпнула рукой горсть снега, приложила к глазам, отыскала свой платок и вытерла лицо.

Мы вернулись в клинику.

Завьялова уже положили в палату. Врач просил сестру передать, что ничего особо опасного: нож прошел вверх под ребрами, не поранив кишечника, но все же, наверное, задел низ легкого. Раненый уже пришел в сознание, очень беспокоился об оставшейся дома дочери.

— Кто из вас Евгения Сергеевна? — спросила сестра. — Он просил вас завтра заглянуть к его дочери.

— А когда его можно навестить?

— Как пойдет. Но думаю, что после выходного дня врач уже разрешит.

Когда мы сели в машину и я осторожно, стараясь излишне не шуметь, выбралась на главную аллею к воротам, Шарапова уронила горько:

— Меня даже к дочери не желает пустить, — она опять достала сигарету. — Вы сейчас к Тобольскому? … Можно мне туда не возвращаться? Я не сбегу и не наделаю глупостей, не беспокойтесь.

— Я не беспокоюсь.

— Отвезите меня сразу домой.

— Показания нужно подписать, — заметила я. — Ну да ладно. Успеем.

Я подъехала уже к знакомой мне автобусной остановке. Шарапова, опустив голову, некоторое время постояла еще возле открытой дверки.

— Не думайте обо мне слишком плохо… Хотя кто вы мне и чего я вас об этом прошу?

Она тихо, без стука закрыла дверку кабины.

В зеркало заднего обзора я видела, как ее стройная фигура, освещенная розовым светом уличного светильника, медленно удалялась от машины. Она шла по тропинке к подъезду, а впереди, обгоняя ее, бежала по белому снегу резкая черная тень, и чем ближе к дому подходила Шарапова, тем тень становилась все длиннее и длиннее и наконец впереди нее вошла в подъезд.

Я подождала, пока осветилось окно квартиры, и тогда из того же самого телефона-автомата позвонила домой, чтобы успокоить заждавшегося меня Петра Ивановича, сказала, что скоро приду. Потом набрала свой служебный и сказала, что заканчиваю свои дела, домой вернусь на «газике», оставлю его у подъезда, пусть ГАИ заберет.

К дому Тобольского я добралась без приключений, ночные улицы города были пусты. Шел второй час ночи.

Перед моим приездом они оба, очевидно, сидели на кухне, когда я вошла, они стояли возле кухонного стола. Лицо Тобольского осунулось, мне показалось, что он даже похудел за эти прошедшие три часа. Фоминых, отвернувшись, смотрел в окно.