«Мы перемещались со стадиона на стадион с таким видом, как будто лично отменили советскую власть», — иронизировал по этому поводу сам Борис Борисович.

Он-то иронизировал, а многие его собратья по ремеслу — вовсе нет.

В запале революционности наши рок-идолы не заметили, что степень их влияния на государственные процессы бессовестно преувеличена ими же самими, и не увидели, как на смену скучным и медленным советским бюрократам пришли настоящие циничные чудовища новой формации.

Когда в 1991 году Константин Кинчев в компании коллег пел

— это было чистой воды блефом. Новоявленные дельцы от политики щёки к тому моменту накормить ещё не успели, зато аппетиты имели настолько грандиозные, что никакой рок-н-ролл их напугать не мог точно. Плевать они хотели на любое пение.

С тех пор третий десяток лет многие из нас смотрят с потаённой надеждой на рок-идолов: ведь если они когда-то смогли снести одну постылую власть — почему бы им не сделать то же самое с другой, не менее противной?

Никто не хочет себе признаться, что мы всё это придумали за них, о них и для них.

Как тот же Борис Борисович пел ещё в середине восьмидесятых: «Всё, что я хотел, — я хотел петь».

Всё, что они хотели, — петь. Вот и поют.

В конце концов, Борис Борисович ценен не своими интервью.

А тем, к примеру, что он неведомо как исхитряется проговаривать самые важные вещи задолго до того момента, когда мы оказываемся в силах их понять.

В 1981 году на альбоме «Треугольник» появилась странная (а у БГ все они странные) песня «Миша из города скрипящих статуй».

Этот Миша, будь неладны все его дела, и двигаться ещё никуда не собирался по нашему городу скрипящих статуй, пятнистый лоб его ещё не коснулся скрижалей наших времён, до его прихода оставалось четыре года — а молодой питерский бард уже пропел свою песню.

Спустя десять лет, в 1991 году, когда всякая тварь считала своим долгом говорить про «Россию — вековечную рабу» и населяющих её «русских рабов», неспособных ни к работе, ни к труду, Гребенщиков сочиняет «Русский альбом» — преисполненную пронзительной печали пластинку об исходе прекрасного народа, спасти который может только божественное чудо.

«Русский альбом» был оглушительно нежданным, потому что за предыдущие без малого двадцать лет слово «русский» в песнях «Аквариума» не встречалось ни разу.

Спустя ещё десять лет, когда мы готовились вступать в тучные нулевые, зачарованные новым постояльцем Кремля, Борис Борисович записывает пластинку «Сестра Хаос» — девять псалмов о том, что внутри всей этой благости зреет неизбежный хаос:

И если нам и показалось, что всё пошло на поправку, то лишь потому, что «…падающим в лифте с каждой секундой становится легче».