— Этого я не предвидел... — тихо, сквозь сжатые зубы проговорил Арсеньев словно себе самому и сел на камень. — Погасите фонарь, батарея иссякнет. Она ещё пригодится.

— Мы заперты.

— Знаю. Погасите фонарь.

Я послушался его, и темнота наступила так внезапно, словно на лицо села чёрная птица. Я судорожно замигал, в глазах закружились жёлтые звёзды. Потом взглянул на светящийся циферблат часов. Прошло только четыре минуты, а я думал — не меньше получаса.

Темнота рождала во мне тревогу. Я зажмурился, потом открыл глаза, но ниоткуда не проникал даже слабый отсвет. Вдруг Арсеньев встал; я слышал, как он ощупью обходит пещеру. Потом зажёг свет и начал простукивать стены острым концом топорика. Они везде отзывались каким-то однотонным тупым звуком.

Мы вернулись в коридор и там тоже простукали стены и потолок. Ещё раз обследовали место обвала. В отверстие мог вползти только один человек, да и то лишь по пояс. Я попробовал сдвинуть завалившие проход глыбы. Жилы у меня напряглись, кровь зашумела в висках, но глыбы даже не дрогнули, — они сидели крепко, словно сцементированные. Потом попробовал Арсеньев. В тишине слышалось только наше ускоренное дыхание. Мы молча вернулись в пещеру и сели у стены, погасив оба фонаря. Потом я вспомнил о топорике Арсеньева: мой остался вместе с рюкзаком. Я зажёг фонарь и кинулся в коридор. Крепко упёршись ногами, я начал бить в каменную баррикаду. Мелкие осколки кварцита со звоном отскакивали от шлема.

— Перестаньте, — лениво промолвил Арсеньев. — Это бессмысленно.

Я описывал круги блестящей сталью, бил изо всех сил. Камень взвизгивал, но не поддавался. Осколки летели в воздух. Я стал ударять сильнее — меня обуяла ярость — и замахнулся так, что чуть не упал. Вдруг рукоятка выпала у меня из рук. Никому не нужное остриё звякнуло о камень и упало. Топорик сломался у самой головки.

Я вернулся к Арсеньеву.

— Глубоко мы? — спросил я, когда дыхание немного успокоилось.

— Метров пятнадцать.

Мы молча сидели во мраке. Минут через двадцать мне стало казаться, что я недостаточно тщательно обследовал одну из стен коридора; быть может, там, за тонкой перегородкой, найдётся какой-нибудь проход, дорога, ведущая на свободу... Я вскочил и зажёг фонарик. Его блеск ослепил меня и тут же разбил последние надежды: мы хорошо обследовали скалу — в ней нет никаких отверстий, никакой щели, ничего, ничего!

— Садитесь, — вяло произнёс Арсеньев. — Садитесь. — Он прирос к стене большой неподвижной тенью. — И погасите фонарь... он уже бледнеет...

Действительно, свет несколько ослабел. Нужно было сменить батарею, но она была там, в рюкзаке.

Я внимательно посмотрел на пылавшую в лампочке вольфрамовую нить, погасил фонарик и тяжело опустился на камень. Я уже не мог смотреть на часы. Было шесть; вот уже полтора часа, как мы засыпаны.

Я прижался шлемом к скале. Глухая, щемящая тишина...

Понемногу мы привыкли к темноте. Всё кругом, казалось, замерло, и меня постепенно начало клонить ко сну. Утомлённые мускулы требовали покоя. За последние сутки я очень много работал и даже глаз не сомкнул: откапывал щебень, вёл автомобиль по грудам развалин...