— После окончания предвыборного собрания «Рабочей партии», которое происходило в Бруклине, я с группой товарищей садился в автобус. Этот темный и глухой район, где состоялось собрание, в основном, населен черными. Пока мы садились, со скамеек в тени деревьев, где сидели местные хулиганы, черные хулиганы, раздавались угрозы и ругань. А потом они стали бросать в нас бутылки. Я садился последним. Бутылка ударилась об автобус рядом с моей головой. Что прикажете делать, Соня? Носить в себе ненависть ко всем черным? Те парни ни хуя в мире не понимают, сидя там на своих скамейках. Я сам был в их шкуре, и хулиганом и бандитом был — знаю психологию этих людей. Они не виноваты, что они такие…
— И на работе они что хотят вытворяют, — продолжала она накаляясь, — попробуй белый опоздать — один раз опоздает, другой, потом с работы вылетит. А черному хоть бы что — его боятся трогать, он может в расовой дискриминации обвинить. Житья от них нет…
— Ты возмущалась антисемитизмом в России, как ты можешь говорить такие отвратительные вещи, — сказал я. — И не одна ты, это ужасно. Ты же знаешь, что, в основном, руками их прадедов, дедов и отцов построена Америка. Они имеют не меньшее право на все здесь, чем белые. Они только последние 15 лет что-то получили. Ты думаешь, они счастливы здесь в своем Гарлеме? Многих из них больше устроил бы Ист-Сайд, но у них нет денег, чтобы жить там… Вообще прекрати пиздеть — ни хуя не понимаешь, говоришь как обыватель. Постыдилась бы …
Это только одна из наших стычек, и одна из граней ее мировоззрения.
Да, я хотел рассказать о полученном от нее удовольствии. Я приехал очень запоздав, едва нашел эту окраину — зеленую и тихую. Я был введен в квартиру, которая и отдаленно не была похожа на американскую. За мной закрылись двери, и я оказался в Одессе. Она подавала мне жареную курицу, салат из огурцов и помидоров, бульон — южно-украинский типичный обед. В Харькове тоже так ели.
Мама ее была похожа на маму Юры Комиссарова, или другого моего провинциального друга, отец в пижаме изредка выныривал в коридор — он вставлял купленный недавно кондишен, отец был похож на провинциального еврейского отца, такими были отцы всех моих друзей. Наверняка он ходил в квартире в больших трусах, пижаму его заставили надеть жена и дочка ради прихода дочкиного гостя. Может, он был бухгалтер, как Андрей. Мама заботливо подавала фрукты — то персики, то арбуз. Я вежливо и солидно отказался от водки и вина.
Позже ее родители отправились к больной тете в госпиталь, а я пошел и лег на диван — отдыхать так отдыхать. Провинция, так нужно, как говорили на Украине, — завязать жир. Один раз можно повыебываться и побыть не в своей тарелке. Соня поставила мне пластинку каких-то одесских остряков — учеников Райкина, я не знал их фамилий — чему Соня простодушно удивилась. — Да, не знаю, — говорил я, — увы. Остряки были скушные и рассчитаны были на людей, работающих в советских научно-исследовательских учреждениях и институтах. Но я слушал их и не злился. Один день в Одессе. Ничего, потерпим. Только здесь, в Америке, я воочию убедился в огромной дистанции, разделяющей Москву и русскую провинцию.