Он не очень-то уже слушал меня. Моя русская арифметика мало его интересовала. 3 рубля, 20 рублей, восемь тысяч… У него были свои заботы. Я пришел за любовью и увидел, что от меня хотят любви. Он прикидывал, способен ли я. Это мне уже не нравилось. В этой роли — любящего — я уже потерпел поражение. Я тоже хотел гарантий. Я совсем не хотел возвращаться в старую шкуру.

Мы расплатились, заплатил, конечно, он — мне было нечем, потом я привыкал к роли девушки, и решили подняться в лифте наверх. Раймон хотел посмотреть посуду, он собирался купить новый обеденный сервиз, а в верхнем этаже была галерея.

Нас встретила в галерее некрасивая девушка, а позже вышла и старая дама. Мне было приятно, что они видят нас — импозантного Раймона и меня, и все понимают. Раймон мял блюда, рассматривал тарелки и бокалы, предлагал мне полюбоваться старинным фарфором — мы интеллектуально, с пользой проводили время. Я люблю красивое, я разделял его восхищение творениями мастеров старого уютного мира, где были семьи, не было кокаина и ебущихся, потных от наркотиков Елен, не существовало похабного мира фотографии и его грязных кулис. Семейные обеды, чинная жизнь, вот что олицетворял для меня этот фарфор. К сожалению, мне на роду написано иное, — подумал я.

Но осмотр и приценивание кончились, мы поехали вниз на лифте, он на виду у мальчишки лифтера поцеловал меня, и мы вышли на улицу, полную автомобилей. Была весна 1976 года, двадцатый век, и Великий Город Нью-Йорк в ланчевое время.

— Я хотел бы с тобой делать любовь, но Луис сейчас почти всегда остается ночевать. К тому же, он сейчас будет опасаться тебя, ты видел, каким взглядом он вчера смотрел на тебя? Я помнил только усталый взгляд Луиса-Себастьяна и нашу с ним неклеющуюся беседу.

— Ты, может быть, придешь ко мне сегодня в пять — мы проведем вместе немного времени, выпьем чего-нибудь, — сказал Раймон.

— Хорошо, я буду рад, — сказал я, и в самом деле обрадовавшись, ибо во мне опять обнаружилась непреклонная решимость во что бы то ни стало выспаться с ним, не побоюсь употребить канцелярское выражение — хотелось официально стать педерастом, внутри себя я им уже стал, и впредь быть таковым и считать себя таковым. Я хотел подытожить. Может быть, так девочки хотят потерять девственность. Было в этом желании моем даже что-то ненормальное, я ощущал это.

Мы попрощались на Мэдисон, и я не пошел сразу в отель, а долго еще ходил по улицам, обдумывая его слова. — И в этом мире педерастов — любовь и нелюбовь, слезы и трагедии, и нет убежища от рока, слепого случая — думал я. И так же редка любовь истинная.

Приняв душ, в пять я был у него. Там был и Кирилл. Раймон сидел в спальне в кресле, распустив узел галстука, и что-то пил, пригубливая из большого бокала. — Сделай ему что-нибудь выпить! — приказал он Кириллу. Молодой сводник, заговорщически подмигнув мне, сказал: — Идемте, Эдичка, я Вам сделаю что-нибудь выпить.

— Ты что, без компании не можешь? — сказал притворно-сердито Раймон.

— Да я просто не знаю, чего он хочет, я ему покажу, что есть, пусть выберет.