– Зачем вы запрашивали справку о Старцеве? – выпалила я под конец своей тирады.

Алмих весь как-то скрючился и глянул на меня исподлобья. Он мог бы сейчас заорать, вызвать классную и родителей, даже швырнуть в меня этой вот бронзовой коровой со стола, я бы не удивилась. Но он вдруг посмотрел на меня так, как не смотрел еще ни разу. Прямо в глаза.

– Ты же все поняла, Бойцова. Зачем спрашивать? Отец мой Михаил Вениаминович Замышляев работал в НКВД. Это он подписывал постановление об аресте и расстреле. И не только Старцева. Я про всех запрашивал. Чтоб убедиться, кого еще…

Алмих пошарил в портфеле и вытащил оттуда бутылку простой воды. Я ждала, пока он осушит ее наполовину.

– Я тоже провел свое расследование, Бойцова. И я знаю, что у Старцева никого не осталось, а у других-то есть внуки, правнуки.

– Боитесь, что они вам мстить придут?

Да, я нарывалась. Но мне стало противно от одной мысли, что вот он тоже копался во всех этих документах, выяснял. Только для того, чтобы убедиться, что до него не докопаются? Трус.

– Боюсь.

Я усмехнулась.

– Не того, о чем ты думаешь. Мне даже все равно, кем ты меня считаешь, Бойцова. Я уже много в жизни повидал разного. И даже если мой отец был сволочью, он остается моим отцом. Уяснила?

Я удивленно посмотрела на Алмиха.

– Думаешь, я не понимаю, кем он был? Думаешь, легко с этим жить? Думаешь, мне не снятся по ночам его невинные жертвы? И кстати, отец был не единственным. Если бы за Старцева твоего заступились, кто знает, может, он бы и выжил. Но учителя, узнав об аресте, все как один подписали бумагу, что, мол, давно за ним замечали антисоветские настроения, что он вел подрывную деятельность среди молодежи, пел с ними похабные песенки на немецком и прививал враждебные культурные ценности. А кто-то из учителей, знаешь, как написал? Что человек, чью жену звали Сара Крамер, не может быть невинным.

Я молчала. Просто не знала, что сказать, а Алмих распалялся все больше:

– И думаешь, я за свое положение боялся или жизнь? Да плевать мне на это, Бойцова. Пока тут на руководящих постах поработаешь, и не то повидаешь. Жить вот с таким чувством вины, знаешь, каково? И никакие мои посылки внукам и правнукам этих (он ткнул пальцем в компьютер) не окупят, уяснила?

Алмих тяжело поднялся и отошел к окну. Меня поразило, что он даже не стал выяснять, откуда я про него все знаю. Да и вообще все меня поразило.

Я молчала.

– Ну что, – тихо спросил Алмих, – побежишь теперь рассказывать все в администрацию? Или куда там?

– Не знаю, – так же тихо ответила я.

– Послушай, – Алмих отвернулся от окна, – тебе важно оправдать Старцева, так?

– Так.

– Ну вот и оправдывай. Защищай свой проект. Только прошу тебя, не надо про отца.

Нет, такого Алмиха я раньше не видела. Он что, умоляет меня?

– Поверь, он свое уже получил, последние годы болел так, что врагу не пожелаешь. А я… я до сих пор расхлебываю вот. Может, ты сейчас не захочешь это услышать, но оправдать человека гораздо важнее, чем осудить.

От Алмиха я вышла пришибленная. С одной стороны, хотелось тут же поделиться с остальными, с другой… Я понимала, что Алмих доверил мне то, что не рассказывал раньше никому.