К Конни она благоволила и пыталась отомкнуть тайники молодой женской души своим острым, проницательным великосветским умом.
— По-моему, вы просто кудесница, — восхищенно говорила она Конни. — С Клиффордом вы творите чудеса! На моих глазах распускается, расцветает его великий талант!
Тетушка, будто своим, гордилась успехом Клиффорда. Еще одна славная строка в летописи рода! Сами книги ее совершенно не интересовали. К чему они ей?
— Моей заслуги в этом нет, — ответила Конни.
— А чья ж еще? Ваша, и только ваша. Только, сдается мне, вам-то от этого проку мало.
— То есть?
— Ну, посмотрите, вы живете как затворница. Я Клиффорду говорю: «Если в один прекрасный день девочка взропщет, вини только себя».
— Но Клиффорд никогда мне ни в чем не отказывает.
— Вот что, девочка моя милая, — и леди Беннерли положила тонкую руку на плечо Конни. — Либо женщина получает от жизни то, что ей положено, либо — запоздалые сожаления об упущенном, поверьте мне! — И она в очередной раз приложилась к бокалу с вином. Возможно, именно так она выражала свое раскаяние.
— Но разве я мало получаю от жизни?
— По-моему, очень! Клиффорду свозить бы вас в Лондон, развеетесь. Его круг хорош для него, а вам-то что дают его друзья? Я б на вашем месте с такой жизнью не смирилась. Пройдет молодость, наступит зрелость, потом старость, и ничего кроме запоздалых сожалений у вас не останется. — И ее изрядно выпившая милость замолчала, углубившись в размышления.
Но Конни не хотелось ехать в Лондон, не хотелось, чтобы леди Беннерли выводила ее в свет. Какая она светская дама! Да и скучно все это! А еще чуяла она за добрыми словами мертвящий холодок. Как на полуострове Лабрадор: на земле яркие цветы, а копнешь — вечная мерзлота.
В Рагби приехали Томми Дьюкс и еще один их приятель, Гарри Уинтерслоу, и Джек Стрейнджуэйз с женой Оливией. Болтали о пустяках (ведь только в кругу «закадычных» шел серьезный разговор), плохая погода лишь усугубляла скуку. Можно было лишь поиграть на бильярде, да потанцевать под механическое пианино.
Оливия стала рассказывать о книге про будущее, которую читала. Детей будут выращивать в колбах, и женщин «обезопасят» от беременности.
— Как это замечательно! — восторгалась она. — Женщина, наконец, сможет жить независимо.
Ее муж хотел детей, она же была против.
— И вы бы захотели «обезопаситься»? — неприятно усмехнувшись, спросил Уинтерслоу.
— Меня, судя по всему, и так природа обезопасила, — ответила Оливия. — Во всяком случае, у грядущих поколений будет побольше здравого смысла и женщине не придется опускаться до своего «природного предназначения».
— Тогда, может, стоит их всех вообще поднять за облака, пусть себе летят подальше, — предложил Дьюкс.
— Думается, достаточно развитая цивилизация упразднит многие несовершенства наших организмов, — заговорил Клиффорд. — Взять, к примеру, любовь, это лишь помеха. Думаю, что она отомрет, раз детей в пробирках будут выращивать.
— Ну уж нет! — воскликнула Оливия. — Любовь еще больше радости будет приносить.
— Случись, любовь отомрет, — раздумчиво сказала леди Беннерли, — непременно будет что-то вместо нее. Может, морфием увлекаться начнут. Представьте: вы дышите воздухом с добавкой морфина. Как это взбодрит!