Он стремительно подскочил к Аяне и коротко стиснул ее в объятиях, так что она изумленно охнула, и сразу отпустил, отходя к Людмиле и Серафиме, старательно играющим роль неподвижных декораций. Само собой, я бы предпочел остаться с Аяной наедине, но не мне сейчас выбирать.

— Кхм… — прочистила она горло, покраснев и опустив взгляд в пол, очевидно тоже почувствовав себя неуютно. — Присядь.

Аяна указала на стул, напротив того, на котором сидела, когда я пришел. Они были поставлены посреди помещения, и выглядело это до странности формально, как если бы мы тут собрались на некие официальные переговоры. Хотя, по сути, так и было. Переговоры об установлении, мать их, мирных отношений, отсутствии угроз с моей стороны, плюс для меня и испытание — все в одном.

Моя истинная опустилась на стул в скованной позе, держа спину слишком прямо и сцепив пальцы на коленях. Боже Всемогущий, какая же она у меня! Мелкая, хрупкая, глазищи — карамель сладко-соленая, губы — соблазн и совершенство. Ну как есть кукла, мультяха, с великим мастерством прорисованная. Божество мое. Захочет — благодатью одарит, а нет — покарает так жестоко, как никому не под силу.

— Я… — начала она решительно и тут же запнулась и захлопала глазами, явно растерявшись. — Не знаю, как начать.

Тогда я начну, хоть тоже не все знаю, как сказать, так что о главном.

— Я прошу у тебя прощения, Аяна, за все свое обращение до сих пор. Ничего из этого не было правильным. И никогда не повторится. Предлагаю тебе принять меня обратно, быть со мной как женщина, которую я люблю и к которой отношусь соответственно.

Ба-бах! Главная бомба сброшена, и теперь только в ее власти решить: убьет меня ею или не зацепит никого.

— Ух! — пробормотала девушка и коротко глянула в сторону Серафимы, словно не понимала, что ей дальше делать. — Ну так-то это я собиралась тебе сказать, что не буду с тобой если ты засран… не исправишься. — Она заморгала часто, мотнула головой, глядя в пол между нами, и как с огромным усилием вскинула на меня глаза. — Которую ты любишь?

— Да.

— Ты говорил…

— Ага, говорил. Дураком слепым был. А на дураков не обижаются, Аяна, а слепым по доброте верный путь зрячие указывают. Ты мне указывала и даже руку протянула, а я… опять же дурак, и прости за это.

— Знаешь… — Аяна оборвала себя, сцепила пальцы на коленях до побеления, взгляд ее рассредоточился, как обратившись в глубь себя, она то и дело сглатывала и едва качала головой, будто переживая внутренний спор.

Ради всего святого, кто бы там ни выступал в ее голове за меня, не подкачай давай, поднажми, выложись по полной.

Родька где-то за пределами моей видимости пробурчал тихо: «Ну прощай его уже, сестренка, и целуйтесь».

— Старые обиды я помнить больше не хочу, — наконец начала оглашение приговора моя высшая инстанция, — но и кидаться тебе в объятия не собираюсь. — А вот это не обязательно, я в тебя сам вцеплюсь — не вырвешься. — И никуда отсюда с тобой не поеду.

Обе звериные половины вскинулись во взрыве собственничества с такой мощью, что я аж челюстью клацнул, прикусывая язык, готовый опять качать права, и стиснул кулаки, чтобы не схватить и не начать прорываться с боем.