И для жителей Еремеевки приезд госпиталя был лучиком света в мрачном царстве гитлеровской оккупации. Эти израненные люди в красноармейских гимнастерках были для них символом прежней, довоенной жизни, напоминанием о родных и близких, ушедших с Красной Армией на восток, и живым свидетельством того, что там, на востоке, продолжается упорная, жестокая борьба, исход которой вопреки хвастливым заявлениям гитлеровцев еще не решен. Госпиталь Силина с момента приезда стал центром внимания всего села, и люди не жалели ничего, чтобы помочь раненым.

Теперь палаты госпиталя размещались в теплых, просторных и светлых классах двухэтажной школы. Сначала, как и в Крестителеве, раненых положили просто на солому, расстеленную на полу, но Силин достал у крестьян кровати, организовал изготовление деревянных коек, а затем появились соломенные тюфяки, подушки и, наконец, даже постельное белье. При этом Силин, показывая пример подчиненным, продолжал спать в своем кабинете на соломе, накрывшись шинелью, пока каждый из раненых, а за ними и все врачи и медицинские сестры не были обеспечены кроватями и бельем. Только тогда он разрешил поставить и в своем кабинете кровать.

Что же касается питания раненых, то в Еремеевке благодаря помощи колхозников оно стало таким обильным, что это даже приходилось скрывать от немцев. Если в обеденное время в госпиталь приезжал из районного центра Градижска или из Кременчуга какой-нибудь представитель оккупационных властей, Силин тотчас же посылал незаметный сигнал в кухню, и начальство, обходя палаты, видело, что раненым разносят на обед какую-то сомнительную и мутную похлебку, напоминающую лагерную баланду, и скудную порцию жидкой каши. Но как только начальство уезжало, в палатах снова появлялись и молоко, и жирный, наваристый борщ, и густая каша с мясом. И эта хорошая, сытная пища в сочетании с заботливым уходом и лечением способствовала тому, что раненые начали быстрее поправляться.

Но здесь возникла другая опасность. Выздоровевшие подлежали отправке в лагерь для военнопленных в Кременчуге, где, как было известно, ежедневно сотни людей умирали от голода и от тифа, где за малейшую провинность виновного ждали побои, а то и пуля охранника. Спасти людей от смерти в Еремеевке, чтобы обречь их на гибель в Кременчуге, — это вовсе не входило в намерения Силина. И до поры до времени ему ловко удавалось водить за нос гитлеровцев.

Время от времени немцы присылали в госпиталь комиссию, которая должна была определить, кто из раненых выздоровел и может быть переведен в лагерь. И каждый раз повторялось одно и то же. Членов комиссии встречал сам Силин, изливался перед ними в любезностях, сыпал шутками и анекдотами и первым делом вел к себе в кабинет. Вызвав своих помощников, он вполголоса давал им какие-то распоряжения, и вскоре на столе в кабинете появлялись бутылки с самогоном, всевозможная закуска, и гости, проголодавшиеся с дороги, конечно, не могли отказать хлебосольному хозяину и усаживались закусить чем бог послал. А пока Силин усердно потчевал немцев, подливал в их стаканы самогон и заставлял их смеяться над своими анекдотами, во всех палатах госпиталя шла лихорадочная, торопливая работа. Медсестры, фельдшеры, врачи хлопотали вокруг уже выздоровевших людей, делали им перевязки, прибинтовывали шины к невредимым рукам и ногам. И когда после угощения уже изрядно захмелевшая комиссия в сопровождении Силина обходила палаты, оказывалось, что все раненые еще находятся в довольно тяжелом состоянии и отправить в лагерь никого нельзя. Немцы уезжали ни с чем, но, впрочем, весьма довольные оказанным приемом.