Покинув губернаторский дом, университетские врачи и Гааз тотчас бросились к извозчикам. Молодые люди хотели немедленно ехать к Штайнвальду, но Федор Петрович остановил их юношеский порыв, здраво рассудив:

– Я думаю, не стоит нам всем вваливаться к старине Густаву. Доктора не любят и не умеют болеть. А мне все равно по пути, так что заеду к нему и по возможности уговорю переехать ко мне, в Старо-Екатерининскую…

На том и порешили.

По дороге в больницу Гильтебрандт некоторое время не произносил ни слова, не желая, по-видимому, обсуждать услышанное на заседании Комитета по холере. Его сознание, впрочем, как и сознание многих докторов наступившего века прогресса и науки, противилось тому, чтобы лечить даже самых тяжелобольных пациентов с помощью ядов.

– Если кровопускание – смерть для холерного, – заговорил он, наконец, нервно и взволнованно, словно все это время мысленно спорил с Глебом, – тогда надо поступить наоборот. С помощью шприца ввести в вену больного… – Тут Иван Федорович запнулся, ударил себя ладонью по колену и чертыхнулся. – Ну, не кровь же им вливать, в конце концов! Большинство переливаний крови заканчиваются летальным исходом. – И тут же робко, неуверенно, что совсем ему было не свойственно, предложил: – Может быть, воду им вливать, Глеб?.. Шприцем… в вену…

– Я тоже об этом думаю каждый день, – признался Белозерский, – только, скорее, не воду, а солевой раствор, ведь вместе с водой из организма уходят соли! – И добавил, глядя в глаза коллеге, ставшему уже другом: – Надо рисковать, Иоганн, как рисковали те двое докторов-аллопатов, которые в Оренбурге давали умирающим от холеры белый мышьяк…

– По рекомендации некоего помещика, вступившего в переписку с Самюэлем Ганеманом, – покачав головой, выделяя каждое слово, подытожил Гильтебрандт. – Все-таки это абсурд!

Когда они прибыли в Университетскую больницу, к ним навстречу бросились ординаторы, сообщая о тех, кто сегодня умер, а также о поступивших больных.

– Глеб Ильич! – раздался старческий, молящий голос, заглушаемый голосами молодых врачей. Белозерский обернулся, увидел своего старого слугу и поспешил к нему навстречу. Гильтебрандт сделал ординаторам знак замолчать.

– Архип? Что случилось? – Глеб прекрасно понимал, что старик не станет его беспокоить по пустяковому поводу, поэтому приготовился к самому худшему.

– Борис заболел, – коротко ответил слуга.

– Разве он в Москве?

– Прибыли с приятелем давеча из столицы, а сегодня ночью слегли…

– Что у него? Головокружение? Рвота? Рези в животе? – придирчиво расспрашивал молодой доктор.

– Голова кружилась шибко, так что с коня снимать пришлось… И рвота была… – Старик продолжал перечислять другие признаки заболевания, однако врачам, каждый день сталкивающимся с холерными больными, было достаточно услышанного.

– Кто заболел? – поинтересовался Гильтебрандт.

– Мой родной брат, – ответил Глеб, стараясь не выказывать острой боли и тревоги. Но главный врач, уже успевший изучить характер своего заместителя, так ценивший его спокойную уверенность и целеустремленность, увидел вдруг растерянного человека, у которого выбили почву из-под ног, и понял, какой удар только что получил Глеб.