Порок многих комментариев заключается в их внешнем, чисто формальном отношении к тексту. Выбрав слово, которое подлежит объяснению, комментатор нередко забывает, в каком контексте он нашел его, и начинает объяснять слово само по себе, в отрыве от текста, как бы составляя словарь.
В романе «Отверженные» Гюго, характеризуя парижские восстания, называет Париж городом «Вольтера и Наполеона». Что означает это сопоставление имен – Наполеон, Вольтер? Что хочет подчеркнуть в характеристике Парижа Гюго, называя его городом великого писателя и знаменитого полководца? Это требует объяснения. И действительно, читатель находит тут сноску. «Вольтер (1694–1778) – псевдоним гениального французского писателя Аруэ»[537]. Но ведь об этом никто не спрашивал! В данном случае читателя совсем не интересует, настоящая ли это фамилия Вольтера или псевдоним… Читатель – об одном, комментатор – о другом.
То же самое на следующей странице. Рассказывая о тревоге, охватившей город, о страшных слухах, о боязни грабежей, Гюго пишет: «Это разыгралось воображение полиции, состоящей при правительстве фантазерки Анны Радклифф»[538]. А комментатор опять свое: «Радклифф (1764–1823) – английская писательница». Недоумение читателя так и осталось недоумением. О каком же правительстве идет речь? Может быть, эта английская писательница была французской королевой, раз во Франции у нее было свое правительство? И почему ее называют фантазеркой? Может быть, Гюго вообще относился с пренебрежением ко всем писательницам, считая их всех фантазерками?
Примечание ничего не объяснило, оно только сбило с толку и вызвало раздражение. Читателя оторвали от книги, помешали ему читать совершенно напрасно.
Или вот еще пример. В повести Франса «Веселый Буффальмакко» рассказывается о событиях, которые, по словам Франса, происходили «во время войн, окровавлявших Арбию»[539]. Указание весьма существенное, но читателю, не так уж хорошо знающему историю, оно не говорит ничего. И так же ничего не говорит ему объяснение комментатора, пришедшего к нему на помощь. «Арбия – река в Италии». Но ведь это указание географическое, в то время как текст требовал указания исторического: когда и по какому поводу происходили войны, окровавлявшие Арбию?
К сожалению, во многих изданиях классиков можно наткнуться на подобные образчики формального комментирования. Вот «Квентин Дорвард» Вальтер Скотта. В четвертой главе повести Скотт, описывая великолепный завтрак, говорит: «Был тут и знаменитый перигорский пирог, за который гурман охотно положил бы свою жизнь»[540]. Увидев название «перигорский», комментатор торопится его объяснить. «Перигор является в настоящее время одним из наиболее значительных городов французского департамента (округа) Дордонь. В описываемое Вальтером Скоттом время под этим названием было известно графство во Франции». Какое изобилие сведений! И все ни к чему. Что такое этот знаменитый перигорский пирог – так и осталось неизвестным. Читатель снова вправе заподозрить, что комментарии никому не нужны.
Не интересуясь текстом, комментатор не интересуется также и читателем. Ему лишь бы объяснять. Давая подростку в руки «Преступление и наказание» Достоевского, комментатор школьной серии классиков заботливо объясняет такие слова, как «пассивный», «рациональный», «физиология», «витиеватый», «монолог», «аксиома», «колорит»