— Вот это совсем другое дело, — радостно сказал Ларри. — Обожаю странности. Ну, мы пойдем?

— Там, в полицейской машине, сестра пострадавшей. Мы собираемся с ней поболтать. Подождете минутку, пока мы ее уводим? Не хочу, чтобы она вас видела, — не дай бог, у нее крыша поедет.

— Да, женщины часто на меня так реагируют. Не вопрос — побудем здесь, пока не дашь сигнал. Удачи! — Он помахал нам бахилами.

Мы пошли к сестре.

— Он не будет так радоваться, когда зайдет в дом, — мрачно заметил Ричи.

— Да нет, сынок, будет. Еще как будет.

Я не жалею никого, с кем встречаюсь по работе. Жалость — это прекрасно, она позволяет почувствовать себя офигительно чудесным человеком, но тем, кого ты жалеешь, она ни черта не дает. Думая о страданиях жертв, ты размякаешь, теряешь концентрацию, слабеешь — и в одно прекрасное утро оказывается, что у тебя нет сил встать с кровати и идти на работу. Ничего хорошего в этом нет. Я трачу время и силы на то, чтобы добыть ответы; объятия и горячий шоколад не моя специальность.

Но если кого и стоит пожалеть, так это родственников жертв. Как я и говорил Ричи, девяноста девяти процентам жертв жаловаться не на что: они получили ровно то, что хотели, — а вот члены семьи примерно с такой же вероятностью оказались в подобном аду совершенно незаслуженно. Я не верю, что во всем виновата мамочка, если малыш Джимми стал торчком и наркодилером и по собственной тупости решил нагреть своего поставщика. Да, возможно, она не помогла ему реализоваться, но у меня тоже было тяжелое детство, и что — я получил две пули в затылок от разъяренного наркобарона? Нет, пару лет ходил к психологу, чтобы разобраться с этими проблемами, и в то же время жил обычной жизнью. Потому что я взрослый человек и решения принимаю сам. Если однажды утром мне кто-то прострелит башку, значит, я сам виноват, а зализывать раны придется моим родственникам, которые тут совсем ни при чем.

Общаясь с родными, я усиливаю контроль над собой. Ничто так не сбивает с верного курса, как сострадание.

Когда утром Фиона Рафферти вышла из дома, ее, наверное, можно было назвать симпатичной девушкой. Мне нравятся более высокие и ухоженные, но у нее стройные ноги, а на голове — копна блестящих волос, хотя Фиона и не позаботилась о том, чтобы выпрямить их и покрасить из мышино-бурого цвета в более шикарный. Однако теперь девушка выглядела ужасно: распухшее красное лицо покрыто соплями и полосами поплывшей косметики, заплаканные глаза стали маленькими, как у поросенка. Она утирала лицо рукавом красной куртки — что ж, по крайней мере вопить перестала.

Полицейский тоже был малость не в себе.

— Нам нужно поговорить с мисс Рафферти, — сказал я ему. — Может, вернетесь в участок и попросите прислать кого-нибудь, чтобы отвезти ее в больницу?

«Мундир» кивнул и попятился, облегченно вздохнув.

Ричи опустился на одно колено у машины.

— Мисс Рафферти? — негромко спросил он. Такому мягкому обращению мог бы позавидовать и семейный доктор. Возможно, Ричи даже переусердствовал с вежливостью, ибо угодил прямо в грязь. Теперь все будут считать, что он на ногах не держится, но сам он, похоже, не обратил на это внимания.