— Так-то лучше, — бурчит Кэрол. — Давай дальше.

Я заканчиваю:

— Мои любимые предметы — математика и история.

Тётушка удовлетворённо кивает.

— Лина!

Оборачиваюсь. Из автомобиля своих родителей выпрыгивает Ханна: золотая волна волос, тончайшая туника спала с загорелого плеча... Все, кто стоит в очереди, и девчонки, и мальчишки, обернулись и не сводят с неё глаз. Такая уж у Ханны власть над людьми.

— Лина, подожди!

Ханна мчится ко мне, неистово размахивая руками. Позади неё машина начинает производить суперсложные манёвры: туда-сюда, туда-сюда, и так несколько раз, пока не разворачивается на узкой подъездной аллее носом в ту сторону, откуда приехала. Она чёрная и лоснящаяся, как пантера. Мне довелось несколько раз прокатиться вместе с Ханной — я тогда чувствовала себя настоящей принцессой. Автомобили имеются теперь только у очень немногих людей, да и у них они не всегда ездят: нефть отпускается строго по норме и стоит баснословно дорого. Кое у кого из среднего класса тоже есть машины, но они просто стоят во дворах памятниками былой эпохи — бесполезными и мёртвыми, на новеньких шинах — ни малейшего признака износа.

— Привет, Кэрол! — выпаливает Ханна, подбежав к нам. Из её полураскрытой сумки выпадает какой-то журнал. Ханна наклоняется, поднимает его — оказывается, это одно из правительственных изданий, «Дом и семья». В ответ на мои вопросительно выгнутые брови, подруга корчит гримаску: — Мама заставила! Сказала, мне нужно прочесть его, пока буду ждать своей очереди. Сказала: это произведёт нужное впечатление на аттестаторов. — Ханна суёт палец в рот и изображает рвотные потуги.

— Ханна! — шепчет тётушка. Ого, как она возмущена! Я даже пугаюсь — Кэрол крайне редко теряет самообладание. Она крутит головой по сторонам, будто опасаясь, не затаился ли кто из аттестаторов или регуляторов на ярко освещённой утренней улице.

— Не беспокойтесь, они за нами не шпионят... — Ханна поворачивается спиной к моей тётушке и беззвучно, одним ртом, добавляет для меня: «...пока» — после чего расплывается в улыбке.

Очереди между тем становятся всё длиннее, выползают за ворота на улицу. Стеклянные двери отворяются и оттуда выходят медсёстры с планшетками для письма в руках. Они сопровождают очередников внутрь, в комнаты ожидания. Тётушка легонько, как птичка, касается ладонью моего локтя.

— Лучше становись-ка в очередь, — говорит она, уже успокоившись. Хорошо бы и мне подзанять у неё хоть капельку спокойствия. — Да, Лина... — спохватывается она.

— Что? — Ой, что-то мне нехорошо. Лаборатории, кажется, отодвинулись куда-то вдаль, они такие ослепительно белые, что я и взглянуть толком на них не могу; асфальт тоже жарко сияет под лучами. Солнце — так и вовсе не солнце, а гигантский прожектор.

Слова «Самый важный день в твоей жизни» никак не идут из головы.

— Удачи! — Тётя выдаёт свою коронную улыбку продолжительностью в одну миллисекунду.

— Спасибо, — отзываюсь я. Я была бы не против, чтобы Кэрол добавила что-нибудь ещё, типа: «Я уверена — ты со всем справишься» или «Постарайся держать себя в руках», но она лишь стоит, помаргивает, на лице — каменно-непроницаемое выражение. Словом, как всегда.