— И что? Ты рада, что сделала это? Теперь ты счастлива?

Наверно, она понимает мой вопрос так, будто я прислушалась к её уговорам. Как бы там ни было, она улыбается:

— Очень.

— Тогда ты не такая, как я, — яростно шепчу я. — Ты совсем не такая, как я!

Рейчел открывает рот, будто собирается сказать ещё что-то, но в этот момент в двери появляется Кэрол. Её лицо пылает, волосы стоят дыбом и торчат в разные стороны. Но голос звучит ровно:

— Порядок, — тихо обращается она к Рейчел. — Ну, вот всё и устроилось.

— Слава Богу, — отзывается та. И мрачно добавляет: — Но по доброй воле она не пойдёт.

— А кто-нибудь из них когда-нибудь идёт по доброй воле? — сухо вопрошает тётка и исчезает.

Тёткин тон пугает меня. Я пытаюсь приподняться на локтях, но руки кажутся сделанными из желе.

— Что устроилось? — спрашиваю я, с удивлением обнаруживая, что мой голос дрожит, как то же самое желе.

Рейчел мгновение смотрит на меня.

— Я же говорю тебе — мы хотим, чтобы ты была в безопасности, — заученно, как попугай, повторяет она.

— Что устроилось?!

Во мне нарастает паника, и что хуже всего — одновременно на меня наваливается странная, неподвижная тяжесть. Я с трудом держу глаза открытыми.

— Твоя Процедура. — Это говорит тётка — она только что вернулась обратно в спальню. — Нам удалось устроить операцию раньше назначенной даты. Твоя Процедура — в воскресенье утром, самая первая. Надеемся, после этого у тебя всё наладится.

— Это невозможно!

Я задыхаюсь. До утра воскресенья осталось меньше сорока восьми часов! Нет времени предупредить Алекса. Нет времени спланировать побег. Ни на что нет времени.

— Я не буду этого делать!

Даже мой голос больше не звучит, как мой собственный: это лишь заунывный, протяжный вой.

— Когда-нибудь ты поймёшь, — говорит тётка. Они обе — она и Рейчел — приближаются ко мне, и я вижу, что они натягивают между собой нейлоновый шнур. — Когда-нибудь ты будешь нам благодарна.

Я молочу руками и ногами, но моё тело становится невероятно тяжёлым, а зрение затуманивается. Облака заволакивают моё сознание, мир двоится, троится, плывёт перед глазами. И я думаю: «Она соврала, никакой это не адвил...» А потом я думаю: «Ой, больно...» — когда что-то острое врезается в мои запястья. А потом я вообще перестаю думать.

в этом самый глубокий секрет, никому не известный

( в этом корень от корня и цвет от цветка

и небо неба дерева называемого жизнь, что растёт

выше, чем душа может надеяться и ум может постичь)

и это чудо, что держит звёзды на их орбитах

я ношу твоё сердце (я ношу его в сердце своём)

— Из запрещённого стихотворения э. э. каммингса «я ношу твоё сердце с собой (я ношу», входящего в Перечень Опасных Слов и Идей, www.ccdwi.gov.org

Я просыпаюсь оттого, что кто-то повторяет моё имя. Продравшись сквозь сон в реальность, вижу сияние светлых волос — они словно нимб, и на одну секунду воображаю, что, наверно, умерла. Должно быть, учёные ошибаются, и небо существует не только для Исцелённых.

Но тут из тумана вырисовывается лицо Ханны — она сидит, склонившись надо мной.

— Лина, ты не спишь? — спрашивает она. — Ты меня слышишь?