Воздух с трудом, с болью проходил в мои легкие и выходил обратно.

Мне же едва удалось вернуть ее.

Она сомневалась во мне. Сомневалась в серьезности моих чувств.

Мог ли я винить ее в этом?

Почему она должна была мне доверять? Я говорил ей, что люблю. Пытался показать ей это. Но я никогда не показывал ей, что она для меня на первом месте.

Она видела, как я лапал других девушек.

Снова и снова она ощущала боль, когда я бросал ее и делал из нее посмешище.

Упивался ее слезами, ее одиночеством.

И в этот момент последствия моих действий рухнули на меня, словно гора мусора, придавив к земле.

Твою мать.

Как она вообще меня простила?

– Садитесь на свои места, – проговорил кто-то в микрофон, вероятно, директор школы, и я заморгал.

Я всегда в стороне, и мне приходится с боем прокладывать путь в твою душу.

Я продолжал убеждать себя в том, что Тэйт моя.

Говорил ей, что всегда принадлежал ей.

Только она этого не чувствовала.

С гулко колотящимся в груди сердцем и туманом в голове, который позволял мне не думать о том, что я собираюсь сделать, я прошел по проходу и поднялся по ступеням на сцену.

Директор Мастерс повернулся ко мне.

Его седеющие русые волосы были зализаны назад, а серый костюм успел с утра помяться. Этому парню я не нравился, но за годы учебы благодаря Мэдоку и его отцу мне многое сходило с рук.

– Вы же не собираетесь испортить мне день, мистер Трент? – спросил он почти жалобным тоном, как будто смирившись с тем, что я в самом деле выкину какой-нибудь фортель.

Я кивнул в сторону микрофона в его руке.

– Дайте мне только пару минут? И микрофон? – В горле было сухо, как в пустыне. И я чертовски нервничал.

Я привык вести себя в этой школе по-хозяйски, но сейчас среди всех присутствующих был лишь один человек, который меня волновал.

Она останется или выйдет?

Мастерс посмотрел на меня так, словно мне было два года и я только что разрисовал стену.

– Я буду хорошо себя вести, – заверил его я. – Это важно. Пожалуйста?

Думаю, именно «пожалуйста» убедило его, потому что он удивленно поднял брови.

– Не заставляйте меня пожалеть об этом. У вас есть три минуты. – И с этими словами он протянул мне микрофон.

В зале слышался свист и выкрики, а потом в один момент воцарилась полная тишина. Мне и слова не пришлось сказать, чтобы привлечь к себе внимание.

Присутствующие здесь знали, что я не любитель высовываться. Я говорил только тогда, когда это меня устраивало. Ничего не афишировал.

И именно поэтому мне сейчас было чертовски трудно.

Я чувствовал легкое головокружение – наверное, от того, сколько крови сейчас прокачивало мое сердце, но поднял голову и постарался выровнять дыхание.

Я отыскал взглядом Тэйт – единственного человека в зале, который сейчас имел для меня значение, – и впустил ее в душу.

– Когда мне было восемь лет, я убил плюшевого медведя, – начал я как ни в чем не бывало. Парни одобрительно загалдели, а девчонки разочарованно ахнули. – Знаю, знаю. – Я медленно зашагал по сцене. – Я уже тогда был мерзавцем, верно?

Зал разразился смехом.

– Я порезал беднягу на кусочки и выбросил в мусорное ведро. Когда моя мать увидела, что я сделал, она пришла в ужас. Испугалась, что я начну издеваться над животными или что-то в этом духе. Если бы она только знала… Все дело в том, – сейчас я смотрел на Тэйт, – что я любил того плюшевого медведя. Тогда я никого так не любил, как его. Он был бежевого цвета, с темно-коричневыми ушами и лапами. Его звали Генри. Я спал с ним, пока не стал слишком большим.