С литературы они плавно перешли к перипетиям прожитого дня.
— У кого устраивали чаепитие?
— У Эберкромби.
— И почему же ты задержался? Встретил миленькую дебютантку?
— Угадал.
— Неужели? — изумился Энтони, повышая голос.
— Ну, строго говоря, она не дебютантка. Сказала, что начала выезжать в Канзас-Сити два года назад.
— Стало быть, засиделась?
— Ничего подобного, — весело запротестовал Мори. — Это слово совсем к ней не подходит. Она… в общем, она казалась там самой юной из всех.
— Однако ее опыта хватило, чтобы ты опоздал на поезд.
— Прелестное дитя.
Энтони насмешливо фыркнул:
— Ах, Мори, ты сам впадаешь в детство. Что подразумевается под словом «прелестное»?
Мори с беспомощным видом уставился в пространство.
— Ну, не могу ее точно описать. Скажу одно: она прекрасна. Удивительно живая и непосредственная. А еще она жевала желатиновые пастилки.
— Что?!
— Ну, в некотором роде тайный порок. Она очень нервная. Говорит, что всегда жует желатиновые пастилки на чаепитиях, потому что приходится долгое время находиться без движения на одном месте.
— Ну и о чем же вы говорили? О Бергсоне или билфизме? Или обсуждали аморальность уан-степа?
Мори сохранял невозмутимость, шерсть была гладкой и не дыбилась ни в одном месте.
— Мы и в самом деле затронули тему билфизма. Кажется, ее мать билфистка, хотя большей частью мы говорили о ногах.
Энтони буквально затрясся от смеха.
— О Господи! И о чьих же ногах?
— О ее. Она много рассказывала о своих ногах, будто они антикварная редкость. У меня возникло непреодолимое желание на них взглянуть.
— Она что, танцовщица?
— Нет, я выяснил, что она кузина Дика.
Энтони так резко выпрямился, что подушка, на которую он опирался, встав на дыбы, спикировала на пол, словно живое существо.
— А звать ее Глория Гилберт? — воскликнул он.
— Ну разве она не чудо?
— Затрудняюсь сказать… судя по тупости ее папаши…
— Знаешь, — решительно перебил Мори, — возможно, ее семейство наводит уныние не хуже профессиональных плакальщиков, но я склонен думать, что сама девушка — человек своеобразный и искренний. На вид заурядная выпускница Йельского университета, но на самом деле совсем другая, совершенно особенная.
— Ну-ну! — подтрунивал Энтони. — Как только Дик назвал ее безмозглой, я сразу понял, что девушка наверняка очаровательная.
— А он так и сказал?
— Клянусь. — Энтони снова насмешливо фыркнул.
— Ну, у женщины он под мозгами подразумевает…
— Это мне хорошо известно, — нетерпеливо перебил Энтони. — Он имеет в виду болтовню о литературе.
— Вот именно. Дамы из тех, которые считают ежегодный упадок нравственности в стране либо хорошим признаком, либо дурным тоном. Непременное пенсне на носу или корчат из себя невесть что. А эта девушка говорила о своих ножках, а еще о коже… о своей коже. Всегда говорит о чем-нибудь своем. Рассказала, как хочет загореть летом и насколько ей обычно удается достигнуть желаемой цели.
— И ты сидел, околдованный ее контральто?
— Контральто?! Да нет же, ее загаром! Я и сам задумался о загаре, вспомнил, какого добился оттенка, когда загорал в последний раз два года назад. Да, загорал я в прежние времена хорошо, до цвета бронзы, если память мне не изменяет.