Фаувэ повернулась, держа руку на луке седла.

— Ты петь такая песня, taedh, — проворчала она. — N’te ch’aent a’minne, не о Эттариэль. Любить — нет. Время — нет любить. Теперь время — убивать, да. Такая песня — да!

— Я, — пробормотал он, — не виноват в том, что творится…

Дриада минуту помолчала, глядя в сторону, потом быстро проговорила:

— Я — нет тоже. — И быстро скрылась в чаще.

Ведьмак вернулся примерно через час. Привел двух оседланных лошадей — Пегаса и гнедую кобылу. На чепраке кобылы видны были следы крови.

— Это лошадь эльфов, верно? Тех, что перешли реку?

— Да, — ответил Геральт. Лицо и голос у него были чужие и незнакомые. — Это кобыла эльфов. Однако временно она послужит мне. А представится случай — обменяю на коня, который умеет нести раненого, а если раненый упадет, останется рядом с ним. Кобылу этому явно не научили.

— Уезжаем?

— Уезжаешь ты. — Ведьмак кинул поэту поводья Пегаса. — Ну бывай, Лютик. Дриады проводят тебя версты три вверх по течению, чтобы ты не налетел на солдат из Бругге, которые, вероятно, все еще крутятся на том берегу.

— А ты? Остаешься?

— Нет. Не остаюсь.

— Узнал что-то от «белок»? О Цири, да?

— Бывай, Лютик.

— Геральт… Послушай…

— Что мне слушать? — крикнул ведьмак и вдруг осекся. — Ведь я ее… Я же не могу оставить ее на произвол судьбы. Она совсем одна. Ей нельзя быть одной, Лютик. Ты этого не поймешь. Никто этого не поймет, но я-то знаю. Если она будет одинока, с ней случится то же, что когда-то… Что когда-то случилось со мной… Ты этого не поймешь…

— Я понимаю. И поэтому еду с тобой.

— Да ты спятил! Знаешь, куда я еду?

— Знаю. Геральт, я… Я не сказал тебе всего… Я чувствую свою вину. Я не сделал ничего. Не знал, как следует поступить… Но теперь знаю. Я хочу поехать с тобой. Сопровождать тебя. Я не сказал тебе… о Цири, о слухах, которые кружат. Я встретил знакомых из Ковира, а те, в свою очередь, слышали сообщения послов, которые вернулись из Нильфгаарда… Догадываюсь, что эти слухи могли дойти даже до «белок», и ты уже все узнал от тех эльфов, которые перешли через Ленточку. Но позволь… мне… мне самому рассказать тебе…

Ведьмак долго молчал, безвольно опустив руки, наконец сказал изменившимся голосом:

— Прыгай в седло. Расскажешь по дороге.

В то утро во дворце Лок Грим, летней резиденции императора, царило необычное оживление. Тем более необычное, что всякие оживления, возбуждения и волнения были абсолютно не в обычаях нильфгаардской знати, а проявление беспокойства либо любопытства считалось признаком незрелости. Такое поведение нильфгаардскими вельможами почиталось столь предосудительным и недостойным, что выказывать оживление или возбуждение стыдилась даже недозрелая молодежь, от которой, кстати, мало кто ожидал приличного поведения.

Однако в то утро в Лок Гриме молодежи не было. Молодежи нечего было искать в Лок Гриме. Гигантскую тронную залу дворца заполняли серьезные и строгие аристократы, рыцари и дворяне, все как на подбор затянутые в черную придворную одежду, оживляемую лишь белизной брыжей и манжет. Мужчин сопровождали немногочисленные, но столь же серьезные и строгие дамы, которым традиция разрешала освежить чернь одежд минимумом скромной бижутерии. Все прикидывались благопристойными, благовоспитанными, серьезными и строгими. А меж тем были невероятно возбуждены.