Заметим, что сам Полуляхов одевался с большим шиком, носил модные костюмы, узконосые лакированные штиблеты, массивный золотой перстень с крупным бриллиантом.

В приемной встретил его лакей, с поклоном принял канотье и трость. Пока доктор делал Полуляхову пломбу, тот задумался: «Место тут глухое, дом одноэтажный и есть что „слимонить“».

Спустился с крыльца Полуляхов, а там дворник метлой чистоту наводит. Высокий такой парень, сытый, гладкий — под стать всей обстановке. Обратился к Полуляхову:

— Простите, сударь, у вас спички не найдется?

— Нет, братец, не курю и тебе не рекомендую.

— Это верно, одно баловство.

— А что, хозяин твой богатый?

— Есть чем жить, ему нечего тужить!

— Капитал, поди в банке держит?

Дворник подозрительно прищурился:

— Это мы знать не могим. А вам, сударь, для чего это?

— Это я так, для разговору. На, возьми полтинник — на табак.

Крикнул лихача:

— Гони к «Мадриду!»

В ресторане уже сидел Казеев. Полуляхов сказал ему:

— Надо «брать» хату врача! Завтра сходишь, как бы с зубом пришел, оглядишься…

— Да у меня зубы — во! Как один! Я ими пивные бутылки раскупориваю.

— А мы тебе гвоздем расковыряем, — расхохотался Полуляхов, довольный своей сообразительностью.

Сказано — сделано. Отправился Иван на Верхне-Красносельскую. Зашел по соседству — в церковь Алексеевского монастыря, помолился Николаю Угоднику, попросил удачи. Да, видать, не внял Угодник сей просьбе…

Едва лакей пошел докладывать о пациенте, как Иван бросился к дверям угловой комнаты. Приоткрыв дверь, увидал два небольших диванчика. Решил: «Тут спальня!» И задал деру — стоматолога он боялся сильнее прокурора.

…Вечером два друга вырабатывали план действий. О своем позорном побеге Иван не обмолвился ни словом!

В половине третьего ночи приятели тихо подходили в дому Беккера.

— Тута, в угловой, — спальня! — объяснил Иван.

— Ясно, полезем с другой стороны! — И тут же Полуляхов пошутил: — Ночь-матка — все кроет гладко. Люди горох молотить — воры замки колотить!

Иван держал Полуляхова на своих богатырских плечах, а тот обмазал медом стекло, приклеил газету и по периметру обвел алмазом. Затем мягко надавил — стекло беззвучно высадилось. Высокий класс воровской работы!

Едва Полуляхов забрался в помещение, как раздался истошный женский крик:

— Караул! Во-оры!

Оказалось, что простодушный Иван гостиную за спальню принял!

Что тут началось! Дом взорвался криками, зажгли повсюду свет, залаяли псы, раздались трели полицейских свистков. Иван дал деру в сторону железнодорожных путей — до них два шага. Полуляхов сиганул из окна — и полетел в противоположном направлении. Такова договоренность — на случай «шухера».

Бог весть откуда взявшаяся среди ночи толпа обывателей, полицейские, дворники гурьбой неслись за Полуляховым. Тот напряг всю прыть молодых ног, оторвался от погони. И лишь один мужик, тяжело пыхтя, не желал отставать.

Полуляхов перебежал дорогу, нырнул за ограду Алексеевского кладбища. Он запетлял среди могил. Больно расшиб ногу, грохнулся через гранитное надгробие.

На него в ярком мертвенном свете полной луны шел… тот самый дворник, которому он прошлый раз дал монетку.