— Я не допустил самосуда! — авторитетно сказал Шпилькин. — Вызвал полицейский наряд, всех Янкелей — пять человек их — арестовал и посадил в подвал своего дома. Полицейские их надежно охраняют.

— Труп ребенка куда дели?

— Я его не обнаружил. Видимо, Янкель куда-то спрятал мертвеца. Время для этого у него было, а забор довольно глухой, с улицы не все разглядишь. Впрочем…

— Что «впрочем»? — Шкляревский поднял бровь.

— Вчера вечером я стал свидетелем того, как Янкель тащил ребенка Клеопатры Митрофановны.

— Что же вы молчите? — удивился Шкляревский.

— Я не молчу, — с легкой обидой произнес Шпилькин, — я излагаю по порядку. Вчера в поздние сумерки я проходил мимо дома Янкеля. Вдруг в вечерней тишине услыхал странные звуки, шорохи крадущегося человека. Я прильнул к забору. Вижу: наш добрый Савелий Соломонович проник в лаз ограды, отделяющей его землю от жилья ротмистра. В руках у него какой-то предмет, что-то вроде большой куклы. Вчера, вы помните, была лунная светлая ночь — вот я и разглядел все в подробностях. «Надо же, — подумалось мне, — Янкель оказался воришкой, что-то умыкнул у соседки, с которой дружит… Нехорошо!»

— Почему не задержали тогда же Янкеля?

— Так если б знать, что он чужого ребенка несет!

— Но, арестовав сегодня семью Янкелей, вы нарушили, Шпилькин, закон! И еще обыск делали…

— Вовсе обыск я не делал! Так, посмотрел в доме — поверхностно. А что касается задержания… Знаете, Александр Андреевич, чем крепче жид сидит, тем для православных спокойней.

— Эти афоризмы вы оставьте для своего семейного круга. Лучше объясните: с какой целью вы привели под мои окна эту шумящую толпу?

— Я привел? — изумился пристав. — Они сами, по велению сердца. Требуют правосудия.

Громадная толпа все более густела, уже запруживая улицу на все видимое из окна пространство. Все явственнее доносился рокот глухих голосов.

— Положение делается опасным! — вслух подумал Шкляревский. — Надо принимать срочные меры. Иначе… Иначе и впрямь может случиться самосуд.

Следователь уселся за рабочий стол и, разбрызгивая торопливым пером чернила, на четвертушке бумаги начертал:

«На селе неспокойно. Капитан, срочно примите надлежащие меры по разгону толпы, иначе не миновать самых неприятных эксцессов. Шкляревский».

Затем он окликнул писаря, исполнявшего у следователя по совместительству обязанности денщика:

— Григорий, не жалея ног, несись к капитану Денисову, отдай записку. Скажи, что минут тридцать я постараюсь сдерживать толпу, но больше — не ручаюсь! На улицу даже не выглядывай. Записку прочтут — разорвут и записку, и тебя. Открой в задней комнате окно и огородами, задами. Действуй!

Затем Шкляревский, накинув на плечи форменную шинель, приказал:

— А вы, Клеопатра Митрофановна, и вы, Шпилькин, сидите здесь и не вздумайте выходить к толпе. Это лишь подстрекнет ее к необдуманным действиям.

Шкляревский вышел на крыльцо. Перед ним колыхалась многоликая толпа озлобленных мужиков, ребятишек, баб в пестрых нарядах с младенцами на руках. Некоторые сняли шапки, поклонились.

Шкляревский звонко выкрикнул: