Это общая участь, которой подвержены и люди. Космониты гордились железным здоровьем и долголетием — от трёх до четырёх столетий, — но они не обладали абсолютным иммунитетом к возрастным изменениям.

В одно бедро Глэдии была вставлена титаново-силиконовая трубка, большой палец левой руки искусственный, хотя это нельзя заметить без тщательной ультра-сонограммы, даже некоторые нервы заново подтянуты. Всё это могло быть у любого космонита её возраста в любом из пятидесяти Внешних миров, нет, из сорока девяти, поскольку Солярию больше не учитывали.

Упоминать о подобных вещах считалось до крайности неприличным. Медицинские записи хранились, поскольку могло потребоваться дальнейшее лечение, но никто не имел к ним доступа. Хирурги зарабатывали порой лучше, чем сам Председатель. Происходило это отчасти потому, что они были практически изгнаны из светского общества.

Потому что они знали.

Всё это было частью стремления космонитов к долгой жизни, их нежелания признать, что старость существует, но Глэдия не задерживалась на анализе причин: ей просто было неприятно думать о себе в этой связи. Имей она трёхмерную карту своего тела, где все протезы, все исправления отмечались красным на сером фоне природного, даже издали можно было заметить эти красные пятна.

Однако мозг её был цел и невредим, и, пока это так, она цела и невредима, что бы ни произошло с её телом.

Её мысли вернулись к Дэниелу.

Она знала его двести лет, но только год была его хозяйкой. Когда Фастольф умирал, он, по обычаю, завещал всё городу, но две вещи оставил Глэдии, не считая того, что официально ввел её во владение домом, в котором она жила, со всеми его роботами, имуществом и земельным участком.

Одной из этих двух вещей был Дэниел.

— Ты помнишь всё, что случилось за двести лет? — спросила Глэдия.

— Думаю, что да, мадам Глэдия. Если бы я что-то забыл, я бы не знал об этом, потому что мне нужно было бы забыть.

— Я не об этом. Скажем, ты прекрасно помнил что-то, но вдруг забыл. Что-то вертится на языке, а что — никак не поймешь.

— Я не понимаю, мадам. Если я что-то знаю, то всегда вспомню, когда понадобится.

— Отличная память.

— Обычная, мадам. Так я сконструирован.

— И это надолго?

— Не понял, мадам?

— Я имею в виду — как долго может функционировать твой мозг? Ведь в нём воспоминания за два столетия — сколько ещё в нём поместится?

— Не знаю, мадам. Пока я не испытываю затруднений.

— Да, но когда-нибудь ты обнаружишь, что больше не в состоянии запоминать.

Дэниел задумался.

— Такое возможно, мадам.

— Знаешь, Дэниел, не все твои воспоминания одинаково важны.

— Я не могу выбрать, мадам.

— Другие могут. Твой мозг можно очистить и снова наполнить воспоминаниями, скажем, процентов десять от того, что было. Тогда тебя хватит ещё на несколько столетий. А если такие чистки делать регулярно, ты стал бы вечным. Правда, это дорогостоящая процедура, но я не постояла бы за ценой.

— А со мной посоветуются, мадам? Спросят моего согласия?

— Конечно. Я не стану приказывать тебе: это означало бы не оправдать доверия доктора Фастольфа.

— Спасибо, мадам. В таком случае должен сказать, что никогда не соглашусь добровольно на такую процедуру, если только сам не обнаружу, что моя память перестала функционировать.