А между двумя дагаутами белой полосой летает снова и снова бросаемый Мэттом мяч. Ритм почти гипнотизирует: стойка, замах, бросок. Стойка, замах, бросок. Стойка, замах, бросок. При каждом приеме раздается треск ловушки Дж. Дж. Фиддлера.

— Что у них останется? — спрашиваю я Дейва. — Когда все это кончится, что они возьмут с собой? Как вы думаете, что для них изменится?

Дейв удивленно задумывается. Потом поворачивается, глядит на Мэтта и улыбается.

— Они друг друга с собой возьмут, — отвечает он.

Не тот ответ, которого я ожидал — далеко не тот. В сегодняшней газете есть статья о Малой Лиге — оазис мысли, которые иногда попадаются в захламленной рекламой пустыне между некрологами и гороскопами. В том, о котором я говорю, суммировались наблюдения социолога, который целый сезон следил за играми Малой Лиги и некоторое время потом — за судьбой игроков. Он хотел узнать, действительно ли игра дает то, что утверждают энтузиасты Малой Лиги — то есть такие старомодные американские ценности, как честная игра, усердная работа и доблесть командной игры. Автор статьи сообщал, что да, в этом роде. Но еще он говорил, что Малая Лига каждого игрока меняет мало. Школьные озорники остаются таковыми, когда начинаются уроки, успевающие ученики продолжают успевать, шуты класса (то есть Фред Мур), серьезно игравшие в Малой Лиге весь июнь и июль, снова становятся шутами после Дня труда. Социолог нашел и исключения: исключительная игра порождает иногда исключительные изменения. Но в общем, считает ученый, ребята остаются такими же, как были.

Наверное, мое недоумение при ответе Дейва вызвано тем, что я его знаю: он — почти фанатический энтузиаст Малой Лиги. Я уверен, что он эту статью читал, и думал, что он, оттолкнувшись от моего вопроса как от трамплина, начнет громить социолога. А вместо этого он мне подкидывает один из самых замшелых спортивных штампов.

А на горке Мэтт все бросает мячи Дж. Дж., теперь еще сильнее. Он нашел тот таинственный режим, которые питчеры называют «колея», и хотя это всего лишь тренировка для ознакомления с полем, он не хочет прекращать.

Я прошу Дейва объяснить чуть подробнее, но делаю это очень осторожно, наполовину ожидая, что на меня опрокинется ранее мною не заподозренная бочка со штампами: ночные совы не летают днем, победители не отступаются, а отступишься — не победишь, в трудностях закаляются… бр-р!

— А вы посмотрите на них, — говорит Дейв, улыбаясь по-прежнему. И что-то в его улыбке говорит, что он прочел мою мысль. — Посмотрите как следует.

Я смотрю. Их на скамейке где-то полдюжины, они все еще смеются и травят школьные байки. Кто-то отрывается от этого занятия и просит Мэтта Кинни подать крученый, и Мэтт подает — с по-настоящему непредсказуемым изменением направления. Ребята на скамейке смеются и хлопают.

— На этих двух ребят посмотрите, — говорит Дейв и показывает рукой. — Один из хорошей семьи, другой — ну, не из такой хорошей. — Закинув в рот горсть семечек, он показывает на второго. — Или вот этот. Он родился в одном из самых мерзких кварталов Бостона. Как вы думаете, он бы мог узнать таких ребят, как Мэтт Кинни или Кевин Рошфор, если бы не Малая Лига? Они в школе не будут в одном классе, не встретятся в спортивных залах, и каждый из них понятия не имел бы вообще, что другой живет на свете.