Пришла зима, незаметно минуло Рождество, потом Крещение. Начало 1884 г. выдалось в Петербурге морозным, вьюжным. Снег задорно хрустел под ногами и под полозьями санок и каждое утро начиналось с ворчали дворников, откапывавших от сугробов занесенные за ночь ворота. Зато радовалась ребятня: почитай почти в каждом дворе из сдвинутого в сторону снега была своя горка, с которой можно было весело скатиться под напором обжигающего морозного воздуха. В городских парках и садах были сооружены большие деревянные катальные горки и залиты катки; оттуда вплоть до наступления темноты слышались звонкие детские голоса, а по воскресеньям — звуки духовых оркестров. Шумилова всегда изумляла способность бравых румяных унтер — офицеров в нарядных мундирах с аксельбантами извлекать мелодии маршей, полек и галопов негнущимися от холода пальцами, выдувая звук замерзшими, словно резиновыми губами. Вид их блестящих касок с колышущимися в такт музыке красными султанами, металлические трубы, словно не боящиеся мороза, бравые барабанщики, рассыпающие дробь задорно и радостно — всё рождало волшебное ощущение праздника. Даже самый благородные семейства в эти январские дни выходили в городские парки для послеобеденных моционов. Хотя, всё же, развлечения на свежем воздухе более подходили простолюдинам: представители же благородного сословия каждый вечер проводили на пышных рождественских балах, которые устраивались как для детей, так и для взрослых.

В один из таких ярких морозных дней в конце января Шумилов сговорился с Карабчевским пообедать в ресторане «Берлин». Это был средней руки ресторанчик, недорогой, но с весьма хорошей кухней. Исполинского роста шеф — повар — улыбчивый, добродушный немец Рихард Эммке — имел обыкновение лично выходить поприветствовать постоянных клиентов и рассказать, что суп из селедочных щек сегодня наиотменнейший, а вот телятину под кардамоновым соусом им лучше будет отведать в другой раз. Алексея Ивановича там хорошо знали — два года назад он помог хозяину в затянувшейся было тяжбе по поводу опекунства над малолетними племянниками; с той поры Шумилов был желанным гостем в «Берлине».

Алексей Иванович явился пораньше, сделал заказ, предупредил Рихарда в обществе какого человека будет сегодня обедать и принялся ждать адвоката. Карабчевский почему — то задерживался, что, вообще — то, возбранялось людям его профессии. Наконец в дверях залы показалась его внушительная фигура. Николай Платонович был румян, от него пахло морозцем, но глаза смотрели устало. Хотя, увидев Шумилова, адвокат оживился и, потирая озябшие руки, поспешил сесть к столу, от Алексея Ивановича не ускользнула сосредоточенная озабоченность в его взгляде. Они перебросились общими фразами — о здоровье, погоде, сенсационном убийстве жандармского полковника Судейкина, произошедшем менее месяца назад (это убийство было на языках всей столицы) — но это была лишь затравка разговора.

— Как там движется дело Мироновича? — поинтересовался Шумилов. — Я прочитал в «Ведомостях» какой — то невнятный намек на новый поворот в следствии. Как всегда, ничего понять невозможно, наши писаки наводят тень на плетень… Так что же произошло?