История Аль-Шейх Муниса не является исключительной. Как уже упоминалось в четвертой главе этой книги, помимо арабских кварталов в городах, более 400 других деревень были стерты с лица «Страны Израиля» в ходе войны 1948 года, некоторые уже после окончания боев[669]. Около 700 тысяч человек стали беженцами в ходе палестинской катастрофы — Накбы, их земли и дома были отобраны без всякой компенсации. Многие из них, как и их потомки, до сих пор живут в лагерях беженцев в различных уголках Ближнего Востока. Для чего в таком случае здесь излагается история одной-единственной деревни?

Как я уже объяснял в самом начале послесловия, мысль об этой деревне вызывает у меня тяжелое чувство угнетения и стыда; на мой взгляд, то же самое должен чувствовать любой историк, работающий в Тель-авивском университете. В ходе своей исследовательской работы я пытаюсь с величайшей осторожностью восстановить память о событиях прошлого при помощи забытой документации, оставшейся от былых времен; параллельно я преподаю историю как профессиональную дисциплину. Мои ученики вправе ожидать от меня разумной дозы научной честности и беспристрастности. Именно поэтому я начинаю преподавание любого курса с упоминания о том, что коллективная память о чем бы то ни было является непременно (хотя и в разной степени) продуктом культурной инженерии, почти всегда подчиненной потребностям и настроениям настоящего. Я особо подчеркиваю, что, когда речь идет об истории наций, не столько прошлое порождает настоящее, сколько национальное настоящее почти свободно лепит собственное прошлое, и это прошлое непременно несет в себе колоссальные пустоты — пустоты забвения.

Я живу среди народа и на территории, которые — оба — типичные «конструкции» искусственной памяти, раскручивающей и переопределяющей себя на четыре тысячелетия назад. Переработанная и обновленная еврейская память была главной драгоценностью, едва ли не душой сионистского движения; она сослужила ему огромную службу как главный рычаг легитимации колониального поселенческого предприятия. Именно из нее, помимо прочего, вылупилась израильская политическая ментальность, утверждающая, что «короткое» палестинское время неравноценно «длинному» еврейскому. Что такое шестидесятилетнее или семидесятилетнее изгнание в сравнении с изгнанием двухтысячелетним? Как можно сравнить тоску простых крестьян и их потомков с вечной еврейской тоской? Чего стоит право собственности бездомных беженцев в сравнении с божественным обещанием, даже если бог сам по себе не очень-то существует?

Локальная история Аль-Шейх Муниса имеет, в моих глазах, те же смысл и значение, что и знаменитые слова маленького ребенка в сказке-притче Ганса Христиана Андерсена — «Король-то голый!». Чтобы оправдать это категорическое и, скажем прямо, злое утверждение, я вынужден привлечь ваше внимание, читатели, к «политике памяти», нашедшей свое идеальное выражение в новейшей истории некогда принадлежавших жителям Аль-Шейх Муниса земель. В самом деле: к сегодняшнему дню на этих землях, в глубине построенных за десятилетия дорогих тель-авивских еврейских кварталов