Израиль, несомненно, достиг на девятнадцатом году своего существования фантастического военного успеха, однако, в конечном счете, угодил в еще более опасную ловушку. Он действительно не инициировал войну и не планировал — изначально — завоевать «территории, которых недосчитался в 1948 году» (хотя, несомненно, существовали заранее разработанные планы и на такой случай), однако не будет преувеличением [со вздохом] констатировать, что эти территории отнюдь не случайно сумели со временем целиком завоевать его самого.

Радость победы вскружила головы многим израильтянам и создала у них глубокую убежденность, что отныне нет ничего невозможного. Ощущение жизни в осажденном городе, возникшее после установления линий прекращения огня, так называемых границ Освенцима, — крылатое выражение, приписываемое израильскому министру иностранных дел Аббе Эвену, — было в одночасье вытеснено мечтами об обширных пространствах, о возвращении к древним ландшафтам, о библейском экстатическом воодушевлении, о возрожденной иудейской империи, напоминающей царство Давида и Соломона. Значительные «прослойки» израильского общества почувствовали, что обрели наконец пространство настоящей родины, то самое, к которому сионистская фантазия направляла своих носителей едва ли не с момента своего зарождения. И действительно, израильское правительство уже в 1967 году запретило Картографическому управлению Израиля обозначать на новых картах линии прекращения огня 1949 года (так называемую зеленую линию). С этого момента израильские школьники перестали сталкиваться со старыми, «временными» границами страны, тем более — изучать их.

Сразу после захвата Восточного Иерусалима, еще до окончания военных действий, Моше Даян объявил: «Мы вернулись к своим величайшим святыням[597], вернулись, чтобы никогда больше с ними не расставаться. В этот час, особенно в этот час мы протягиваем[598] нашим арабским соседям руку мира»[599]. Не следует удивляться, таким образом, гипнотическому экстазу, охватившему израильский парламент. 28 июня кнессет принял решение об аннексии Восточного Иерусалима и его окрестностей, торжественно заявив при этом, что будет активно стремиться к миру и к прямым переговорам «со всеми врагами» на основе возвращения захваченных в Синае и на Голанах территорий. Сегодня невозможно даже вообразить здравомыслящих израильтян, дружно и всерьез полагающих, что арабские лидеры, униженные военным поражением, могут вступить в серьезные мирные переговоры с Израилем на следующий день после [немедленной] юридической аннексии еврейским государством арабского и мусульманского «Эль Кудса»[600]. Тем не менее речь идет о почти консенсуальной израильской сионистской логике лета 1967 года; как ни странно, она отчасти дожила и до момента написания этих строк[601].

Популярный «Манифест за неделимую Эрец Исраэль» был опубликован уже в сентябре 1967 года. Его подписали в основном знаменитости, тем или иным образом связанные с сионистским рабочим движением, однако на этот раз к ним присоединились и люди, относившиеся к сионистской «правой». Крупнейшие интеллектуалы поколения празднично провозгласили: «Эрец Исраэль находится теперь в руках еврейского народа… Все мы обязаны верностью неделимости нашей страны… никакое израильское правительство не вправе пожертвовать этой неделимостью»