Несомненно, изменение характера восприятия национального пространства существенно повлияло на формирование израильской культуры в период после 1967 года, однако, по всей вероятности, это влияние не было решающим. С 1949 года в израильском коллективном сознании глубоко засело недовольство «чересчур тонкой талией» и недостаточной территорией Израиля. Это недовольство открыто проявилось в ходе войны 1956 года, когда глава израильского правительства[33] после одержанной военной победы всерьез взвешивал аннексию Синайского полуострова и Газы.

Тем не менее, несмотря на этот значимый, но все-таки единичный и преходящий эпизод, следует предположить, что миф о «земле предков», отчасти поблекший после образования государства, активно вернулся на общественную сцену лишь с Шестидневной войной. Многим израильским евреям представлялось, что любая критика завоевания Восточного Иерусалима, Хеврона и Бейт-Лехема может подорвать легитимность более раннего захвата Яффо, Хайфы и Акко, гораздо менее значимых элементов мозаичного моста, связывавшего сионизм с мифологическим прошлым. Ведь, согласившись, хотя бы в принципе, с концепцией «исторического права возвращения на родину», трудно возразить против ее реализации как раз в самом сердце «древней родины». Разве не были совершенно правы мои товарищи-солдаты, полагавшие, что не пересекают никакой границы? Разве не в предвкушении этого момента мы, среди прочего, изучали в своей сугубо секулярной школе Библию как отдельную историческую дисциплину?

Я не мог предположить в то время, что «зеленая линия» прекращения огня[34] так быстро исчезнет с карт, выпускаемых израильским Министерством просвещения, равно как и то, что представления будущих поколений о границах родины окажутся столь отличными от моих. Я просто не осознавал, что мое государство с самого момента его основания не имело настоящих границ — были только гибкие и подвижные приграничные области, подразумевавшие опцию территориальной экспансии[35].

Ввиду своей невероятной политико-гуманистической наивности я и в страшном сне не мог вообразить, что Израиль решится официально аннексировать Восточный Иерусалим и назовет воссоединенный объект «городом, сочлененным воедино», как в 123-м Псалме[36], не предоставив при этом — ни тогда, ни теперь, сорока пятью годами позже, — его арабским жителям, составляющим треть населения насильно объединенной столицы, полных гражданских прав[37]. Я не мог представить, что премьер-министр Израиля будет убит смертоносным патриотом, решившим, что этот премьер-министр может, не дай бог, отказаться от оккупированных «Иудеи и Самарии». Сходным образом, я не мог вообразить, что окажусь в безумном государстве, министр иностранных дел которого, приехавший в страну в двадцатилетнем возрасте, проживал в ходе всей своей министерской каденции вне ее суверенных границ.