Прокравшись к выходу из гардеробной, я вышла в коридор и почти сразу же наткнулась на тётушку Мод, которая выходила из гостевой комнаты.

– Маргарет! Я думала, что ты уже в столовой, – удивилась тётушка. – Ты не больна, часом? Только посмотри на себя! Ты вся горишь, на лбу испарина, на щеках лихорадочный румянец… Думаю, что необходимо уложить тебя в постель и послать за доктором.

Конечно же, тётушка даже и на секунду не могла предположить, что племянница способна подслушать её разговор с сестрой. Но лежать в постели и позволять доктору, от которого всегда исходил премерзкий лекарственный запах, мять мой живот и ощупывать толстыми пальцами язык совсем не входило в мои сегодняшние планы.

На мгновение мне сильно захотелось перестать притворяться и выкрикнуть ей в лицо: «Я всё знаю про ваши тайны! Знаю, о чём вы всё это время шептались по углам!»

Судорожно сглотнув, я постаралась принять бодрый вид и неожиданно для самой себя вполне убедительно произнесла:

– Ну, что вы, тётушка, я нисколько не больна. Меня испугала мышь, которую я увидела на лестнице. Она так неожиданно бросилась мне под ноги, что я чуть не завопила во весь голос!

– Мышь?!. На лестнице? – переспросила тётушка, и я испытала мстительное удовольствие, злорадно наблюдая за её смятением. – Это… Это совершенно возмутительно! Это неприемлемо для приличного дома. Миссис Дин должна немедленно об этом узнать!

В сильном волнении она развернулась и решительными шагами проследовала по коридору, брезгливо подобрав юбки и бормоча себе под нос: «Какое безобразие! Надо использовать отраву. Много отравы!»

Я сдавленно хихикнула себе под нос, забавляясь паникой, которая завладела тётушкой Мод из-за упоминания об одной-единственной безобидной мышке, но тут же горячий стыд объял всё моё существо. День ещё только начался, а я уже успела незаконно проникнуть в гардеробную матери, прочесть письмо, не предназначавшееся для моих глаз, подслушать чужой разговор и соврать любимой тётушке! Няня Бейкер оказалась права – единожды ступив на скользкий путь порока, человек и далее ввергает себя в пучину лжи и безнравственности.

Устыдившись, я направилась в столовую, пригладив волосы и промокнув платком лихорадочно горевшее от волнения лицо. В голове моей воцарился полнейший сумбур. Из прочитанного в письме мне стало доподлинно ясно одно – некий Ричард Фергюсон является давним знакомым моей матери, а из подслушанной беседы можно было недвусмысленно заключить, что она до сих пор хранит в своём сердце нежные чувства к этому человеку. Несомненно, именно поэтому её так взволновало известие о том, что он жив.

«Встреча с ним может погубить всю твою жизнь», – сказала тётушка Мод моей матери, и я представила незнакомого мне мистера Фергюсона безобразным великаном, который подходит к нашему дому и обрушивает на него свой исполинский кулак, сминая каменные стены, как хрупкую бумагу. Эта воображаемая картина ужасных разрушений и жестокая обида на мать (о, в этот момент я совершенно отчётливо понимала, что ни по отношению ко мне, ни к отцу она никогда не испытывала равных по силе чувств), и ещё что-то мутное, поднявшееся с самого дна моей души – всё это заставило меня остановиться и со всей страстью, на какую только способен ребёнок, воскликнуть: «Хоть бы ты умер, Ричард Фергюсон! Хоть бы ты умер навсегда!»