В-третьих — был старый термометр с разбитой внутри трубочкой для ртути. Ртуть, таким образом, могла блуждать по термометру свободно, не стесненная никакими делениями, независимая от температуры. Она то растягивалась в струйку, то вдруг застывала, свернувшись в шарик, словно перепуганный зверек. То казалась черной, то, в следующий раз, была одновременно и черная, и серебристая, и белая. Мися любила играть термометром с запертой в нем ртутью. Она считала ртуть живым существом. Она назвала ее Искрой. Когда открывала ящик, то говорила тихонько:
— Здравствуй, Искра.
В-четвертых — в ящик бросали старую испорченную и немодную бижутерию, все эти дешевые лотошные покупки, перед которыми невозможно бывает устоять: порвавшаяся цепочка, с которой золотая краска стерлась и обнажала теперь серый металл, роговая брошка, тонкая и ажурная, представляющая Золушку, которой птицы помогают выбирать горох из пепла. Из бумаги блестели стеклянные глазки забытых перстней с барахолки, зажимы сережек, стеклянные бусинки различной формы. Мися восхищалась их простой бесполезной красотой. Смотрела в окно сквозь зеленый глазок перстня. Мир становился другим. Красивым. Она никогда не могла решить, в каком мире ей хотелось бы жить: в зеленом, рубиновом, голубом или желтом.
В-пятых — среди прочих вещей здесь лежал спрятанный от детей пружинный нож. Мися боялась этого ножа, хотя иногда представляла себе, как могла бы им воспользоваться. Например, защищая папу, если бы кто-нибудь захотел сделать ему что-то нехорошее. Нож выглядел невинно. У него была темно-красная эбонитовая рукоятка, в которой коварно спряталось лезвие. Мися видела когда-то, как отец высвободил его одним лишь движением пальца. Само это «щелк» уже звучало агрессивно и повергало Мисю в дрожь. Поэтому она старалась даже случайно не задеть ножа. Она оставляла его на месте, в глубине, в правом углу ящика, под картонными образками.
В-шестых — поверх ножа лежали собираемые годами маленькие картонные образки, какие Приходской Ксендз раздает детям, обходя прихожан после Рождества. Почти все они представляли или Ешкотлинскую Божью Мать, или маленького Иисуса в кургузой рубашонке, пасущего агнца. Иисус был пухленький, и у него были светлые кудрявые волосы. Мися любила такого Иисуса. Но одна из картинок представляла бородатого Бога Отца, развалившегося на небесном троне. Бог держал в руке поломанную палку, и Мися долго не знала, что это такое. Потом она поняла, что это Пан Бог держит молнию, и стала его бояться.
Среди образков валялся медальон. Это не был обычный медальон. Он был сделан из копейки. На одной стороне отштампован образ Божьей Матери, на другой орел расправлял свои крылья.
В-седьмых — в ящике побрякивали маленькие правильной формы свиные суставчики, которыми играли в кости. Мися следила за матерью, когда та готовила заливное из ножек, чтобы та не выбросила косточек. Самые ровненькие нужно было тщательно очистить, а потом высушить на печке. Мися любила держать их в руках — они были легкие и все такие похожие, такие одинаковые, даже от разных свиней. Как это может быть, задумывалась Мися, что все свиньи, которых убивают на Рождество или Пасху, все свиньи на свете имеют внутри одни и те же косточки для игры? Порой Мися представляла себе живых свиней, и ей становилось их жалко. В их смерти по крайней мере была одна светлая сторона — после них оставались кости для игры.