Какая там физическая угроза устранения… Даже душевный покой президента в тот день не нарушили. Мы улетели, а он отправился… на пляж. Загорал, купался. А вечером, как обычно, – в кино.

Забеспокоился он много позже, спустя более суток. То есть вечером 19 августа, когда Янаев на пресс-конференции объявил его, Горбачева, больным…

Ельцин, придя к власти, быстро сделал правильный, очень важный шаг – личную охрану вывел из-под власти КГБ, сделал ее действительно личной, подчиненной только ему.

…Утром 19 августа, как и велел Плеханов, я прибыл в Кремль, но он сказал:

– Не до тебя.

И я на его машине уехал к себе, в Заречье, там собрал вещи и отправился в деревню к родителям.

У стариков – тишина, ни газет, ни радио. Телевизор сломался. Меня ничто не интересовало.

20-го в конце дня пришел брат: «В Москве такие дела, а ты здесь сидишь?»

21-го я снова в Москве. Позвонил на дачу Горбачева. Поднял трубку кто-то из моих ребят (там находились и комендант, и мой заместитель), кто – не помню.

– Приезжай сюда.

Прибыл. Выяснил, что два самолета вылетели в Форос. Решил отправиться в аэропорт – встречать. Связался с Форосом, со своими. Ребята сказали, что с дачи уже выехали, вылет тогда-то.

Внуково-2. Суета. Бегают солдаты. Баранников, Шахрай, Станкевич. Подъехал Бессмертных. Меня удивило, что Баранников – министр внутренних дел, не знал, в каком самолете летит Горбачев.

– Во втором? – спросил он меня.

– В первом.

Подошел Станкевич.

– Вы разве здесь? А я думал – там.

– Меня отозвали.

Прилетел самолет, и начался спектакль.

Могу в чем-то ошибиться, но, всю жизнь профессионально занимаясь безопасностью первых лиц страны, утверждаю: был поставлен спектакль. Самолет приземлился и встал чуть дальше, чем обычно. Как объяснял потом всей стране Руцкой: «Если вдруг аэропорт блокирован, тут же прямо и взлетаем». Глупость! У них же связь с землей. Там, в воздухе, они все знали – кто встречает, кто где стоит.

Подали трап. Открылась дверь. В проем выглянул начальник личной охраны Руцкого и с автоматом наперевес картинно сбежал по трапу вниз. Подошел к Баранникову; о чем-то пошептался с ним и также картинно вбежал обратно – в самолет.

Только после этого скова открылась дверь. Появилась личная охрана Горбачева, все – с автоматами наперевес, как будто только что вырвались с боем из тяжелого окружения, за ними появился сам Горбачев, за ним Бакатин, Раиса Максимовна… Далее – интервью, его знаменитые слова, которые войдут в историю, о том, что там, в Форосе, он «…контролировал ситуацию».

Спустили и задний трап, там – тоже охрана.

Потом Голенцов, мой второй заместитель, сопровождавший президента, рассказывал, что, когда самолет приземлился, Раиса Максимовна спросила:

– Кто встречает?

Голенцов перечислил всех, в том числе и меня.

– А этому что здесь надо? – спросила она.

Сойдя по трапу, Михаил Сергеевич прошел взглядом мимо меня, поздоровался с моим заместителем Пестовым.

Я спросил Голенцова.

– Как обстановка?

– В машине поеду я, – ответил он коротко, – остальное расскажу на даче.

Я понял, что моя песенка спета. Кости мои перемолоты там не единожды. Все закончилось.