Я улыбаюсь и представляю, как мы с Мэттом после дня рождения одновременно убираем грязные футболки: он в шкаф, а я в пакет – и пытаемся разобраться, что же произошло.

– Помнишь, мы разбирали мой шкаф перед отъездом и ты предлагала мне выбросить такую же? – спрашиваю я. – Мне казалось, ты даже не поняла, откуда она.

– Я и правда ничего не поняла. А потом, увидев фотографию в твоем дневнике, сложила два и два. Так вот, – продолжает свой рассказ Фрэнки, – в день после аварии в комнате по-прежнему пахло Мэттом. Мне хотелось остаться там навсегда, запереться, глубоко дышать и убеждать себя, что он скоро вернется. Я села на кровать, начала перебирать вещи на тумбочке: будильник, полупустой стакан воды, мелочь, книги, которые он читал, и подвеску.

– Серьезно? – удивляюсь я. – Мне казалось, она потерялась где-то в больнице или на месте аварии.

– Нет. Наверное, Мэтт просто забыл ее надеть. И вот в тот вечер что-то меня подтолкнуло ее забрать. Я сжала подвеску в кулаке, легла на кровать и рыдала до тех пор, пока не уснула. А утром очнулась в своей постели, по-прежнему держа подвеску в руке. Я не понимала, зачем вообще ее забрала, не помнила, как дошла до своей комнаты. Через несколько дней мама в трансе бродила по дому и бормотала что-то про подвеску с голубым стеклышком. Хотела положить ее в гроб Мэтта. Я так и не призналась, что забрала подвеску. Спрятала в карман старинного халата, куда мама ни за что не полезла бы, даже во время своих перестановок. Я просто знала, что надо убрать подвеску подальше. Так же, как знала, что надо унести ее из комнаты Мэтта. Мама думала, она потерялась, и мне было очень стыдно, но я понимала: по какой-то причине эту вещь нельзя хоронить вместе с моим братом. Но до сегодняшнего дня не могла понять почему.

– Ты о чем? – спрашиваю я, пытаясь осознать тот факт, что все это время подвеска была у Фрэнки и что на самом деле она знала о нашей с Мэттом маленькой тайне больше, чем казалось.

Подруга отставляет банку с колой и роется в ящике стола, где обычно хранит сигареты.

– О том, что на самом деле, Анна, она принадлежит тебе. И так было всегда. – Она вкладывает что-то в мою ладонь.

Я медленно отвожу взгляд от ее лица и опускаю глаза вниз, на какой-то плоский прохладный предмет. Крошечный, почти неприметный треугольник голубого стекла на кожаном шнурке. В голове, как кадры из фильма, мелькают воспоминания: торт, кухня, голубое стеклышко, первый поцелуй, сообщения, задний двор, второй поцелуй, еще один, еще и еще, звезды, книги, темная кладовка, мороженое, машина, больница… Мои щеки горят огнем. Я жду, что вот-вот мне станет грустно и из глаз брызнут слезы.

Жду.

Жду.

Жду.

Но ничего не происходит.

Я чувствую себя хорошо. Я думаю про Мэтта и про треугольник голубого стекла между его ключиц. В груди что-то сжимается, но я не плачу. Больше нет горечи утраты. Печаль не наваливается на меня, словно неподъемный камень.

Со мной все хорошо.

Я сжимаю подвеску в кулаке и чувствую бесконечный покой. Да, покой. Любовь. Всепрощение. И облегчение. Что-то начинается, заканчивается и зарождается вновь.