Наконец после двухнедельных мытарств следственная группа в месте, указанном подозреваемым, откопала три полуразложившихся тела. И даже при беглом осмотре прямо там, в лесу, стало ясно, что восьмилетний ребенок и его отец незадолго до смерти подвергались гомосексуальному насилию, а у женщины действительно имелось огнестрельное ранение головы, но получить его в результате непроизвольного выстрела, при условии, что оружие находилось у нее в руке, она вряд ли могла: входное отверстие располагалось на затылке, под линией роста волос.

Допросив мать Аскольдова, следователь узнал, что ребенком он был необычно жесток; уже в семилетием возрасте мучил дворовых животных и обожал смотреть по телевизору сцены пыток в фашистских концлагерях, в связи с чем родители отвели его к психиатру, и длительное время он находился под наблюдением специалиста. Мать призналась, что сама боялась своего сына, даже когда он был еще мальчиком. Аскольдову была назначена психиатрическая экспертиза, которая, несмотря на прогнозы следователя, признала его абсолютно вменяемым.

Согласитесь, что дело приобрело новую окраску. Но если бы мы знали, какой сюжетный поворот нас ожидает в дальнейшем!

Пустующая квартира в сталинском доме, один из жильцов которой отныне находился в следственном изоляторе, а трое — в морге, была опечатана. И примерно через месяц матери Аскольдова что-то понадобилось там взять. Вместе с участковым они пришли в квартиру, сняли печати и в холодильнике на кухне обнаружили труп сестры Аскольдова.

Если бы мы не были уверены, что Аскольдов находится в следственном изоляторе, мы бы вменили ему в вину еще одно убийство. Но на момент наступления смерти женщины Аскольдов, вне всякого сомнения, уже почти месяц находился за надежными запорами.

А вскоре оперативники принесли на хвосте известие о том, что сестру Аскольдова убил на почве личных неприязненных отношений ее муж, Дрынов. И не нашел лучше места для сокрытия трупа, чем пустующая квартира ее братца, здраво рассудив, что там еще долго никто не появится; аккуратно снял бумажные наклейки, затащил в квартиру труп, запихал его в холодильник и снова прилепил на дверь бумажки с печатью прокуратуры.

Вот Дрынов-то оказался стопроцентным психом. Его стали активно искать, но он прятался, и регулярно звонил следователю в прокуратуру, цветисто расписывая тому, каким пыткам хотел бы его подвергнуть. Следователь бесился, требовал, чтобы оперативники срочно нашли Дрынова, но тот был неуловим и так быстро выкрикивал угрозы, бросая после этого трубку, что и по телефону засечь его было невозможно.

И вот наконец Дрынов позвонил в прокуратуру с очередной порцией оскорблений и угроз и увлекся настолько, что монолог его длился более сорока минут. За это время следователь успел связаться с другого телефона с дежурной частью милиции, установить адрес, откуда имел место звонок, и отправить туда дежурную группу. Дрынов еще брызгал слюной в телефонную трубку, когда опера сломали дверь его пристанища.

Выяснилось, что все это время скрывавшийся Дрынов жил у своего знакомого, попа-расстриги. Повязали их обоих, и когда везли в милицию, поп сквозь дремучую бороду мрачно вопрошал: «Что за иуда нас продал?!»