Однако может ли хоть что-то быть только черно-белым? Когда Микки набросился на того мальчишку из стокгольмской школы, он думал, что защищает слабых. Мы редко видим полную картину. И легко осуждаем и делаем поспешные выводы.

Случившееся будет преследовать Микки всю жизнь.

И меня тоже.

Может быть, Белла расскажет, что произошло на площадке. А возможно, и нет. Независимо от этого я надеялась, что она выберется из всей этой истории максимально невредимой.

В ту проклятую субботу в конце августа, после того как мы с Микки попрощались навсегда, на Горластой улице появился сердитый и громкий Петер.

Фабиан впустил его в дом и пытался спокойно поговорить с ним, а я закрылась в ванной, единственном месте, куда пока удалось сбежать.

— Уходи! — кричала я. — Все кончено! Я не хочу тебя видеть!

Петер колотил в дверь ванной руками и ногами:

— Открой! Черт! Ты там не одна, да?

Он приставал с расспросами к Фабиану, и тот в конце концов признался. Сказал, что он отвел Беллу на детскую площадку и там с ней отвратительно поступил.

— Мама боится, что теперь меня заберет социалка.

— Обязательно заберет, — сказал Петер.

— Но там, на канатке, я ничего не хотел, мне пришлось, мне просто пришлось взять ее… Ты потом сможешь что-нибудь сделать? Ты же полицейский.

Фабиан был сломлен. Такого отчаяния в его голосе я не слышала никогда.

Когда же всему этому наступит конец?

Потом Петер все же сдался и ушел. Я отправила ему вслед сообщение: «Если ты не прекратишь приходить, я заявлю на тебя в полицию» — и следующим утром начала новую жизнь.

Я решилась, когда услышала отчаяние в голосе Фабиана. Или немного раньше, после разговора с Микки. Наверное, я все поняла в тот момент, когда он встал и оставил меня одну в саду, залитом лунным светом.

— Так нельзя, — сказал он.

В моей жизни должен быть смысл.

Вот тогда я и приняла решение. И у меня должно получиться.

Это последняя развилка, другой дороги просто не будет.

Ни один год больше не пройдет зря. Теперь я не сделаю ни одного неверного шага, не буду ни ползать, ни прогибаться, никаких мужчин и никакого алкоголя.

Я не убегу. Я все исправлю.

Некрасиво подставлять других. Но Фабиан никогда бы меня не простил, если бы узнал, как все было на самом деле. Ему этого не понять. Конечно, он считал меня слабой, безвольной и зависимой, но я должна была тащить себя за волосы сама. Потому что мы оба понимали, какую ему придется принести жертву, если я запишусь на реабилитацию.

Но и продолжать так дальше я уже не могла. Нам обоим нужна была помощь — и Фабиану, и мне.

Как ищейка, я обыскала каждую комнату, перерыла все и перевернула дом вверх дном. Мойка на кухне была заляпана красным, а на столешнице выстроилась шеренга пустых бутылок.

Из своей комнаты вышел, прихрамывая, Фабиан.

— Что ты делаешь, мама? — Он потянул носом воздух.

— С этим покончено.

Когда последние капли вина стекли в сливное отверстие, я окатила раковину кипятком.

Фабиан сел за стол, скрестив на груди руки. Челка нависала на глаза, на лице застыла му´ка.

— Там, вчера… было не то, что ты думаешь.

Я повернулась к нему в клубах поднимавшегося из мойки пара. Разговор вызывал у меня омерзение.