Но теперь Шиалистану было нужно, чтоб все выглядело так, будто именно Верховные служители заставили его говорить то, о чем сам он сказать не смел.

  - Я лишь хочу спасти народ ото лжи, которая навсегда погребет Дасирийскую империю в обман, - смиренно сказал регент. - Обман, что хотят учинить за спинами этих бедных, но честных людей, уже вот-вот был готов свершиться. И я пришел, чтоб попросить очищения от невольного своего участия. Очищения для всех.

  - Боги слушают всякого, кто говорит с ними сердцем. - Голос Алигасеи едва слышался. Но в нависшей тишине, когда топа замерла на вздохе, боясь упустить самый мелкий звук, казалось, будто речь ее живет в полую силу.

  - Но я не смею таиться от народа, который успел полюбить.

  - Для народа истинно важно - покой, - невозмутимо ответила служительница. - Не все из того, что творится пред глаза богов достойно быть увиденным всеми, и ничто так же не происходит без их участия. Есть воля свыше, и если будет угодно владыкам Эзершата - тайное станет явным и без твоего, регент, откровения.

  О да! Шиалистан знал, куда клонит старуха, видел в сером взгляде отражение себя - порченного отпрыска, зачатого где-то на хмельном пиру. Ну и что с того, что кровь его была царской? Насколько четвертей разбавляла ее кровь простых толстосумов? Алигасея верно знала, куда нанести первый удар. Или, быть может, взывала к благоразумию Шиалистана? Значит ли это, что Верховная служительница знала о том, что не император-полудурок зачал Нинэвель? Или знали оба служителя?

  Шиалистан сощурился, затолкав куда-то глубоко уязвленную гордость. "Нет, немощная сухая коряга, не тебе меня взять", - подумал со злостью.

  И встал на колени. Порывисто, не давая служительнице одуматься, припал к ее ладони - кожа висела на костях, точно тонкий пергамент, того и гляди развеется пеплом, обнажив скелет. Сделалось противно, точно ухватил за руку вестницу Гартиса, но Шиалистан владел собой, и ничто не выдало его мыслей.

  - Видят боги, Верховная служительница, как нелегка та ноша, что заставила меня прийти теперь в святое для всех людей место. И если бы не помыслы мои, я стал бы смиренно дожидаться часа, когда боги сами дадут знак. Но разве не так они поступили, вложив в уши мои и глаза истину? Я был слеп до сегодня, был глух и наивен, но знание пришло ко мне - неужто вы не видите здесь промысла свыше? - Он поднял взгляд, выискивая в ее лице растерянность, но ее там не было. За столькие годы жизни, пережив многих родичей, что садились на трон, начинали войны и после становились мертвецами, Сарико и Алигасея, верно, вовсе утратили способность удивляться. Что ж, тем лучше. - Скажи мне умолкнуть, наложи на мои уста печать молчания - и я смиренно уйду, умолкну как тень. Скажи - и глаза мои ослепнут!

  - Шакал, - только и прошептал Сарико едва слышно. Во взгляде старой служительницы читалась молчаливая поддержка брата. И сожаление, безграничное как туманы за Краем мира.

  Проще всего заманить в ловушку праведника, думал Шиалистан, дожидаясь ответа. Убежденные в том, что правда всегда воюет на их стороне, прикрываясь благодетелью, будто щитом, они не ждут удара в спину; выходят на честный бой со змеей и после, умирая от яда, думают - почему так сталось?