– Умер он, – пробурчал я и мужик тут же схватил меня за вихры

– Врешь, сучонок.

– Умер, схоронил его неделю назад. Пешком шли через лес, с голоду опух.

Глаза мужика нехорошо блеснули.

– Вот сам ей об этом и скажешь, гаденыш, и вытолкает она тебя в три шеи. Нахрен ей сдался такой оборванец?

Аглая меня не вышвырнула, она усмотрела во мне то, что и было положено ее зоркому взгляду сутенерши. Ведь попал я в бордель, в яму грязи и порока, где никого не волновал мой возраст, а волновало только золото, которые можно получить за синеглазого мальчишку. Дикого, необузданного звереныша, жаждущего мести, ради которой я готов был пойти на все. Даже стать малолетней шлюхой.

Аглая холила меня и лелеяла, на свой бл***ий лад, конечно. Она откармливала и баловала новую игрушку. Мадам, так ее называли шлюхи обоих полов, молились и боялись, как огня. Все, кроме меня и ее это заводило, старую похотливую сучку, которая взяла мою девственность спустя ровно два месяца. Я стал ее любимчиком, выполняющим извращенные фантазии, она еще не предлагала меня клиентам и клиенткам, она воспитывала, учила премудростям секса и манерам. Меня, дикого пацана из простонародья. Но я делал успехи, я понимал – это нужно, что рано или поздно, когда выросту и свалю из этого вонючего борделя я найду Самуила Мокану, чтобы выдрать сердце у него из груди и сожрать, как делал это в лесу с дикими животными. Дамир говорил, что сердце врага таит в себе силу.

Лучше бы он рассказал, как обслуживал этих сук в масках с набитыми кошельками или извращенцев старикашек, любителей молоденьких мальчиков, которые пускали слюни при взгляде на меня, вызывая в моем желудке рвотные позывы.

Аглая продала меня, когда сама наигралась сполна. Научила тому, что в моем возрасте было знать не положено. Но я жадно пробовал все и тихо ее ненавидел. Ласкал перезрелое тело уже уверенными руками, лизал ее плоть, вводил в нее пальцы и член, наблюдал за ее оргазмом, а сам думал о том, что когда-нибудь я перережу ей глотку за то, что она окончательно отобрала у меня детство и превратила в машину, приносящую удовольствие и наживу.

Еще в первый день, когда Мадам лично решила отмыть в лохани грязного заморыша, ее руки отнюдь не невинно касались моего сморщенного члена, не знавшего женской ласки, пока он не вырос в ее ладонях. Расширенные, от удивления, глазки Аглаи загорелись, и она приняла решение. Потом, спустя время, когда научила меня всем извращенным штучкам, и я яростно вколачивался в ее рот, удерживая Мадам за волосы, она кричала, что я своим орудием ее когда-нибудь разорву, размазывая слезы боли и наслаждения по щекам. Мне нравилось и в тот же момент я себя ненавидел, особенно когда кончал в ее лоно, в котором до меня побывали тысячи или в ее рот. Мадам не скрывала, что рано или поздно меня начнут покупать не только женщины, и она продаст, не задумываясь, но я старался об этом не думать, хоть к горлу и подступала тошнота, когда представлял себе, как один из постоянных клиентов будет остервенело меня трахать, а потом заплатит этой рыжеволосой шлюхе за мой девственный зад. Аглая говорила, что меня ждет великое будущее с моими синими глазами, крепким красивым телом и большим членом, которым я научился правильно пользоваться благодаря ей, естественно. На ее взгляд сие счастье заключалось в количестве клиентов, которых, благодаря рекламе, у меня становилось все больше. Особенно когда чума и война уносила жизни сотен молодых мужчин. Я, пятнадцатилетний, искушенный в любви, как сам дьявол, становился для них чуть ли не полубогом. Они готовы были платить столько, сколько скажет Мадам.