В глазах Франсуа вспыхнули опасные гневные огоньки:

— Благодарю вас, сударыня! Я полагаю последовать вашему последнему совету и позаботиться о продолжении моего собственного рода!

Он поднес ручку Сильви к губам, поцеловал и отпустил.

Потом герцог немедленно отправился к группе, окружившей принцессу Конде. Сильви и Мария смотрели ему вслед.

— Уф! — с облегчением выдохнула мадемуазель де Отфор и со странной интонацией добавила:

— Да не допустит господь, чтобы будущий ребенок, если он родится, слишком походил на своего отца!…

Так как она направилась решительной походкой к королеве, Сильви оставалось только последовать за ней, не прося объяснить последние слова. Да она и не получит скорее всего никаких объяснений. Тайна королевской ночи будет сохранена Марией, и она не станет говорить об этом ни с кем. Особенно если верная камер-фрау подсыпала королю, как подозревала Сильви, во время ужина в еду или в вино какое-нибудь сильное снотворное…

Начиная с этого дня двор и весь город затаили дыхание. Все только что на цыпочках не ходили, чтобы не потревожить и не рассердить таинственные силы, отвечающие за зачатие. Королева проводила в молитвах больше времени, чем обычно. Король же тем временем сменил исповедника. На следующее утро после памятной ночи отец Коссен, духовник короля, бывший к тому же и духовником Луизы, неверно истолковал рекомендации, данные юной монахиней. Поэтому он счел возможным обратиться к королю с просьбой вернуть из ссылки королеву-мать, а заодно разорвать союз с голландцами и протестантскими принцами Германии, снизить налоги и договориться о мире с Испанией. И в заключение он попросил отправить Ришелье обратно в Люсон. Пусть посмотрит, вдруг там трава зеленее? Для иезуита этот человек оказался очень недальновидным. Людовик XIII отослал его, не без юмора, обсудить свои прожекты с кардиналом. После чего последовал королевский указ об изгнании неосторожного в Ренн, где с ним, впрочем, обошлись с большим уважением.Его место занял другой иезуит — отец Сирмон. Этот духовник оказался почти библейским старцем, несколько туговатым на ухо, поэтому Людовику XIII приходилось кричать во время исповеди. Но этот монах по меньшей мере не вмешивался в дела государства.

Что же касается Франсуа, то он решил утопить свое горе в удовольствиях. Его часто видели в отеле Конде, около Люксембургского дворца, и еще чаще на Королевской площади, в шикарном игорном доме, принадлежащем госпоже Блондо. Там он играл по-крупному, пил, как бочка, но никогда не терял власти над собой. Это ему помогало избегать ссор, которые порой становятся фатальными.

Его старший брат забеспокоился и попытался вернуть герцога к более разумному восприятию вещей:

— Вы становитесь почти распутником, брат мой! Вы считаете, что это наилучший способ добиться руки мадемуазель де Бурбон-Конде?

— А кто вам сказал, что я этого хочу?

— Когда вы не у госпожи Блондо, вы вьетесь вокруг благородной девицы, словно пчела вокруг цветка. Она вам нравится, так я полагаю?

— Девушка очень красива, но ее характер меня обескураживает. Она еще холоднее и высокомернее, чем мадемуазель де Отфор. В ней кипит какая-то дикая смесь дьявольского кокетства и холодной набожности…