С нашей точки зрения, перспективы для получения огромных прибылей открывались неограниченные. Это была прекрасная сделка, обещавшая создать прецедент. Что делало ее еще более привлекательной, так это отсутствие необходимости получать одобрение конгресса — процедура, которую ненавидели корпорации, особенно частные, такие, как «Бектел» и МЕЙН: они предпочитали держать бухгалтерию в секрете и ни с кем не делиться своими тайнами. Томас У. Липпман, адъюнкт в Институте Ближнего Востока, в прошлом журналист, красноречиво описывает наиболее важные черты сделки:
«Саудовцы, имея много свободных денег, переводили их в министерство финансов, где они и хранились, пока не требовалось оплатить сотрудников или подрядчиков. Эта система гарантировала возвращение саудовских денег обратно в американскую экономику… Она также гарантировала, что менеджеры комиссии могли начинать любые проекты, которые они и саудовцы считали необходимыми, без согласования с конгрессом» [31].
Подготовка этого исторического соглашения заняла меньше времени, чем кто–либо мог предвидеть. Однако после этого необходимо было определить пути реализации соглашения. Чтобы начать этот процесс, в Саудовскую Аравию послали доверенное лицо высочайшего правительственного уровня. Это была исключительно конфиденциальная миссия. Я не знаю наверняка, но думаю, что этим посланцем был Генри Киссинджер.
Кто бы он ни был, в его задачу входило прежде всего напомнить королевской семье о том, что случилось в соседнем Иране, когда Моссадык попытался вытеснить «Бритиш петролеум». После этого надо было предложить план настолько привлекательный, что его попросту нельзя было бы отклонить; этот план давал бы саудовцам понять, что у них нет лучшего варианта. Не сомневаюсь, что в конечном итоге они осознали, что либо принимают наше предложение, и тогда им обеспечена наша поддержка, либо отказываются — и отправляются по стопам Моссадыка. Вернувшись в Вашингтон, посланник передал, что саудовцы согласны принять предложение.
Оставалось одно небольшое препятствие: нам необходимо было убедить ключевых лиц правительства Саудовской Аравии. Как нам сообщили, это было семейным делом. Хотя Саудовская Аравия и не являлась демократическим государством, внутри самого дома Сауда было необходимо добиться консенсуса.
В 1975 году я был определен к одному из этих ключевых лиц. Я всегда называл его про себя принцем У. — принцем Уэльским — но никогда не думал, что он был действительно наследным принцем. Моя задача заключалась в том, чтобы убедить его, что операция по отмыванию денег Саудовской Аравии принесет пользу его стране и лично ему.
Это было не так легко, как казалось сначала. Принц повел себя как истинный ваххабит и заявил, что не хочет, чтобы его страна шла путем западной коммерциализации. Он также заявил, что понимает все коварство нашего предложения. По его словам, мы преследовали те же цели, какие были у рыцарей–крестоносцев тысячелетием раньше: христианизация арабского мира. Фактически, в чем–то он был прав. По–моему, различие между нами и крестоносцами было только в названиях. Средневековые католики заявляли, что их задача — спасти мусульман от чистилища; мы же утверждали, что хотим помочь саудовцам в модернизации их страны. На самом деле, думаю, крестоносцы, как и корпоратократия, прежде всего жаждали расширения своей империи.