Настроение его резко упало. Ему не хотелось вспо–минать о Доре и ее отповеди – дочь говорила, что он должен отказаться от своего бизнеса, что она больше не возьмет от него ни цента для своей церкви, что, не–смотря ни на что, она любит его и будет страдать, если ему придется предстать перед судом, что она не жела–ет брать этот плат.

О каком плате шла речь? Он тогда сказал, что это, конечно, подделка, однако лучшая из всех, какие ему доводилось видеть до сих пор. Плат… И вдруг все вста–ло на свои места. Обрывки подслушанного разговора соединились в моем сознании с недавно промельк–нувшей перед глазами деталью – висящим в рамке на дальней стене небольшим фрагментом ткани с изо–браженным на нем ликом Христа. Плат… Плат Веро–ники.

Всего лишь час назад он говорил Доре:

– Тринадцатый век! И он действительно прекра–сен, поверь! Ради всего святого, Дора, прими его. Ведь если я не могу оставить все эти вещи те6е.

Так вот какой подарок хотел он преподнести доче–ри! Лик Христа!

– Я больше ничего не возьму у тебя, папа, я же говорила. Я не хочу…

Но он настаивал, мотивируя свою просьбу тем, что в будущем она сможет выставлять его новый подарок на обозрение публики – равно как и все прочие со–кровища – и таким образом зарабатывать неплохие деньги для церкви.

Дора в ответ лишь расплакалась. Да, именно так все происходило в отеле, в то время как они с Дэви–дом сидели в двух шагах от них, в баре.

– А если, предположим, эти ублюдки действи–тельно заловят меня на чем-нибудь и предъявят обви–нение, которое я не смогу опровергнуть… Ты хочешь сказать, что и тогда не возьмешь эти вещи? Ты допус–тишь, чтобы они достались совершенно чужим людям?

– Они ворованные, папа! – сквозь слезы твердила Дора. – Они ворованные! Все эти сокровища грязные!

Он действительно не понимал свою дочь. Сам он был вором едва ли не с младенческого возраста. Ему вспомнился Новый Орлеан. Пансион… Причудливое смешение нищеты и элегантности. Вечно пьяная мать, Старый Капитан, управляющий в антикварном мага–зине… Перед его мысленным взором проносились ви–дения прошлого. Он, моя нынешняя жертва, а тогда еще мальчишка, каждый день перед школой прино–сил Старому Капитану, занимавшему передние ком–наты в доме, поднос с завтраком. Пансион… служба… элегантные старики… Сент-Чарльз-авеню… Времена, когда мужчины по вечерам проводили время на тер–расах, а рядом с ними сидели пожилые леди в шля–пах… И дневной свет, который мне никогда больше не суждено увидеть.

Прекрасные воспоминания… Нет, Доре эта статуя определенно не понравилась бы. Более того, он и сам уже не был уверен, что хотел бы иметь ее у себя в кол–лекции. У него давно сформировались некоторые стандарты и представления, которые зачастую труд–но было объяснить посторонним. Мысленно, словно беседуя с торговцем, он уже выдвигал аргументы, оправдывающие его нежелание приобрести этот ше–девр: «Статуя восхитительна, не спорю… Однако она чересчур барочна, я бы сказал, и лишена того элемента как бы это выразиться… искажения, что ли, кото–рый я очень ценю».

Я улыбнулся. Мне нравился образ мыслей этого че–ловека. А еще больше мне нравился запах его крови. Я глубоко вдохнул, и ее аромат пронзил меня на–сквозь, мгновенно превратив в хищника. «Не спеши, Лестат, – приказал я себе. – Ты ждал этого момента несколько месяцев. Не торопи события». Он тоже чу–довище. Он стрелял в головы людей, он безжалостно убивал их ножом. Однажды он хладнокровно застре–лил не только своего врага – владельца маленькой бакалейной лавки, но и его жену. Женщина просто оказалась на его пути. А потом спокойно вышел на улицу. Это случилось в Нью-Йорке, давно, еще до то–го, как он стал вести дела в Майами и Южной Амери–ке. Тем не менее он помнил об этом случае, и потому я тоже знаю о нем.