[27]– «Мы вряд ли выясним кто?»

Вы даже такого не смогли «выяснить», хотя это знали все, кто хоть немного в теме. Вы вместо этого хором пищали, что это Китай. Все знали, что это сбросили в Нью-Йорке! Все! А почему молчали, почему три дня врали про Китай? Да чтобы золото рухнуло еще ниже!

И где ваш золотой трибунал, опущенные подвывалы электронного тельца?

А вы, московские воины света, в непримиримой борьбе с «Первым каналом» ищущие заначенные генпрокурором валенки, разуйте глаза и посмотрите, как работают на глобальном уровне реальные люди – и что такое мировая медийная подтанцовка à la Claude François…[28]

До чего же я устал от вас, слепые дураки!

Как сказал классик, пойду искать по белу свету, где оскорбленному есть чувству Хрусталев. Машину мне, машину!»

Если кто не смотрел фильм «Хрусталев, машину!» – там есть мощная сцена, разоблачающая сталинскую тиранию: какой-то тюремный демон, по виду чистый обитатель ада, насилует героя-прогрессора в кузове милицейского воронка, и этой процедуре тоненько подвывает зэк-опущенец, припавший к груди своего анального властелина. Сильнейший момент. Вот это и есть связь Капитала, Общества и СМИ в нашем мире. Но Сирил научил меня давать только легчайший намек на подразумеваемый смысл – умный читатель, сказал он, додумает сам, а глупый все равно пройдет мимо.

В общем, мы взаимно опыляем друг друга во всех смыслах – и я могу только пожелать думским борцам за нравственность такого же личного счастья.

Мы работаем весь год, работаем тяжело и много – и без ватного приработка наши сигары и вина оказались бы совсем недостойного качества. А если честно, денег для нас почти не осталось ни у цивилизации, ни у ваты. Но это ведь ненадолго, да, Аарон?

Зато в сентябре…

В сентябре мы уезжаем на целый месяц на Тенерифе. Таких, как мы, туда пока что пускают.

У нас есть маленькая тайна.

Она спрятана недалеко от Costa Adeje – в горной складке за кактусовым полем (у этих кактусов маленькие красные плоды с соком цвета крови – из них делают отличный ликер).

Надо пройти мимо нескольких лепящихся вдоль обрыва хижин, спуститься по крутому склону – и откроется крохотный песчаный пляж. Все пляжи рядом черные, а этот – серо-белый, из крупного ракушечника. Про него не знает почти никто из туристов, и ходят сюда главным образом местные.

Здесь можно загорать голым.

У нас с Сирилом есть излюбленное местечко за большим валуном. Мы лежим там в тени в знойный ленивый полдень (альбиносам нельзя загорать), и Сирил играет с моей окладистой бородой. А я гляжу сквозь ресницы на Небо Европы (тут, конечно, скорее, Африка, но в бытовом плане вполне Европа) и слушаю плеск волн. Я думаю, что Россия тоже когда-нибудь станет такой вот Европой, и постепенно мы с Сирилом все меньше и меньше будем работать на вату, но успеем за это время состариться, и вряд ли это окажется хорошо в смысле семейных доходов.

Потом Сирил оставляет меня в покое и начинает строчить на айпэде статью. По углу его плеч я чувствую: сегодня он в редкой светлой фазе, и пишет, скорей всего, о том, что социальные медиа – последний приют свободного русского слова, а бан за слово «рептилоид» – диалектика, понятная любому честному человеку.