«Мне отчего-то кажется, – сказал я, – что ты очень мал…»

«Я мельчайший, – захохотал Жук, – мельчайший… Размеров у меня нет вообще…»

И мне вдруг вспомнился Чарли Мэнсон[21], придурковатыми ужимками отвечающий на вопрос, кто он такой… Жук не гримасничал, конечно. Но все равно в ответе было какое-то сходство.

«Когда же мельчайший сдерет с меня шкурку?» – захотел я узнать.

«На самом деле шкурка уже содрана, – успокоил Жук, – содрана с самого начала – иначе я не мог бы ее расписывать. Аналогия неполна и неточна. Это не шкурки сдирают с вас, а вы появляетесь из шкурок. Ты не заметишь ничего и счастливо проживешь свою жизнь. Если не навредишь себе сам…»

На миг я увидел пергамент над его клювом – и заметил новый узор, появившийся в том месте, где прежде был уродливый шанкр «ламберсексуализма».

«Скоро ты получишь мои дары, – заключил Жук. – Они сделают твою шкурку еще красивее и симметричней. А теперь нам пора расстаться. Извини за эти досадные упущения – но ведь и у Эдгара Аллана По негр по имени Юпитер тоже в первый раз пропустил золотого жука не через ту глазницу черепа. Потом ошибку обнаружили и исправили. Вот и у нас все будет хорошо. Успокойся и прощай, моя большая погремушка…»

И тут я понял, что звук «Ом-м-м», раскатывающийся надо мной снова и снова, был не ударами создающего вселенную колокола, а будильником моего айпэда. И это понимание сразу же выволокло меня прочь из микроскопического ландшафта, потащило к поверхности бытия, качнуло последний раз на волне сна – и выплеснуло мою голову на подушку.

Я вылез из кровати, принял душ и поел, нехарактерно для себя начав день со стакана «Реми Мартена». Я чувствовал себя вполне нормально, если не считать легкой усталости.

Действие препарата уже почти прекратилось – только на границах всех предметов еще оставались еле видные радужные кромки, куда приятно затекала коньячная теплота. Когда они окончательно пропали, я подошел к зеркалу и внимательно себя оглядел.

Мое лицо выглядело странно. То есть оно не изменилось совсем, но трехдневная щетина (пора было укорачивать ее триммером до двухдневной) показалась мне смешной. Мое лицо с ней выглядело… голым. Рот жалко и позорно кривился над слабым подбородком. Было такое чувство, что с моего лица сорвали трусы.

Я понял, чего мне не хватало все эти годы.

Бороды – пушистой, мягкой, тщательно промытой швейцарским шампунем и чуть спрыснутой одеколоном «Le Roy Soleil». Да… Бороды…

Это внезапно появившееся желание было таким сильным, что мысль о долгом сроке, потребном для роста полноценной бороды, причинила мне почти физическую боль. Но я дождусь, сказал я себе, глядя на свой подбородок и шею, дождусь обязательно. Нижняя часть лица непременно должна быть скрыта под холеной шерстью. В этом мужское целомудрие и стыдливость. Шерсть на лице… Как это благородно. Антенна Бога, говорят в церковных кругах.

Странно, но я совсем не думал про Жука – словно этот ломоть моего опыта был уже отрезан и остался в прошлом. Я пока что не задавался вопросом, было ли это существо реальным – или просто одной из множества пронесшихся передо мной галлюцинаций.