Рассудив, что тихушничать особо не от кого, я прошла в кухню. И там узрела Морриса. Мрачного и решительного, как герой одного из сражений древности. У него даже и награды имелись: за героический двухчасовой сон — мешки под глазами третьей степени, за отвагу, проявленную в неравной схватке с одеялом, — круги вокруг глаз первого ранга и за выдающиеся заслуги перед кроватью — следы от подушки высшего разряда.

— Папа, доброе утро, — я была слегка озадачена такой картиной. — Что-то случилось?

— Да, — мрачно обронил отец. — Моего «Блюцифера» раскритиковали в пух и прах.

— А кто? — я сделала несколько шагов, плавно села на табуретку, напортив Морриса, через стол и заглянула ему в глаза.

— Эксперт. Вон какую статью накатал в «Имперском вестнике»…

Новостной листок, изрядно помятый, со следами то ли томатного сока, то ли крови, лежал на краю стола. Я взяла его, прочитала. Эпитеты «недостаточно ужасна» и «бездарный эпатажник» были самыми мягкими. Я вспомнила отцовского «Блюцифера» — коня, местами лишенного кожи, а кое-где и мышц, с беременной наездницей, рассеченной пополам. Причем, если смотреть с одной стороны, дева была почти нормальной, а с другой — в разрезе и ребенок в ее чреве — лишенным головы. В общем, статуя в духе Морриса Росса — не для слабонервных. Высокое искусство, одним словом, которым хорошо лечить запор и заикание.

— Пап, — я отложила статью. — Если читать все, что о тебе пишут критики, то можно и помереть. От разрыва. Причем не сердца, а себя целиком. Когда ты будешь метаться между троном с короной и обрывом повыше, с которого бы кинуться.

Моррис, до этого внимательно изучавший свои узловатые, жесткие даже на вид руки с задубевшей кожей и черными полумесяцами ногтей, поднял голову.

— Тай, а может, ты и права… не стоит обращать внимания на всякую шушеру, которая тем и знаменита, что брешет громко и звонко.

Я хотела положить свои ладони поверх его рук. Остановилась в последний момент. Поняла, что лучше не надо. Я уже мертвая. И наверняка холодная. А это может насторожить отца, который порою не видит главного, но всегда подмечает детали. Ограничилась лишь:

— Обещай, что будешь слушать не критиков и подпевал, а только себя. Обещаешь? — и доверчиво заглянула ему в глаза.

— Д-д-да, — неуверенно произнес Моррис. Он был бесстрашен. Случись ему выйти на бой, я уверена, — он бы победил. Сколько бы врагов у него ни было. Но то реальных из плоти и крови. А есть противники куда страшнее. Они точат нас изнутри — сомнения и страхи

— Вот и отлично! — Я вскочила со стула и, пока папа сам не обнял меня, протараторила: — Давай я приготовлю тебе чай. Или даже супчик!

— Нет! — поспешно, словно я предложила призвать на нашу кухню всех демонов преисподней оптом, возразил Моррис.

— Поддерживаю, — в дверях появился сонный, перманентно зевающий Генри — один из близнецов.

Он тоже выглядел по — геройски. Правда, судя по ранениям, сегодняшнюю ночь он провел не в плену у подушечки и одеялка, а сражаясь на передовой. Только фронт был любовным. Засос на шее и след когтей на груди. Последний оставила явно большая, очень большая кошечка. Светлый длинный волос, застрявший в его родной пепельной шевелюре, свидетельствовал о масти «кисы».