У Е. Иванова находим описание таких редких, а для нашего современника совершенно экзотических профессий, как смотрители часовен для мертвых тел, дегтекуры, живодеры, или кошатники (со всеми кошмарными подробностями этой ужасной профессии), обечники, воскобойники и многие другие.
Описывая старую Москву, изображая жизнь и быт представителей ее многочисленных профессий — букинистов, антиквариев-иконников, парикмахеров, лотошников, могильников, официантов, автор пристально внимателен к обстановке, интерьеру, одежде, инструментам и инвентарю. Современному читателю любопытно будет узнать, как выглядела раньше внутренность антикварной лавки, портновской мастерской, парикмахерской. А как одевались в конце века московские парикмахеры? «Пиджак, слегка помятая манишка и цветной галстук были основой высокого парикмахерского шика. Халат стали носить всего лет шестьдесят тому назад». А официанты? «Основные костюмы официанта были: фрак, смокинг, реже — белая рубаха и такие же брюки. Первая стягивалась красным пояском с кистями, за который лихо затыкались лакированный бумажник с пуговкой и штопор. <…> Кушанья официант обязан был подносить левой рукой, на которой лежала салфетка, правой же он подавал их к столу <…> При приеме заказа от посетителя салфетку полагалось иметь на левом плече, при подаче счета — на правом. Держание салфетки под локтем и неумение управлять ею считалось дурным тоном, характеризовавшим второклассный и более низкий разряд ресторана. Разговаривать с посетителями рекомендовалось внимательно, с серьезным лицом, как бы слегка согнувшись для поклона». А как выглядела «николаевская» шинель, многократно упоминаемая фольклором, Гоголем, Пушкиным, Достоевским, Гончаровым? Об этом читатель тоже узнает из книги «Меткое московское слово».
Относительно имен парикмахеров, портных, содержателей ресторанов, гостиниц, трактиров, сведений о местоположении их заведений в Москве книга Е. Иванова явится незаменимым и в ряде случаев уникальным справочным пособием: Теодор Гюо — на Кузнецком мосту, Иван Андреевич Андреев — на Петровке, Василий Петрович Ляпунцов — на Никитской, Арсений Александрович Орлов — на Тверской, Николай Иванович Миронов — на Страстной, Теофиль — в Камергерском, Базиль (преемник Теофиля) и Поль — на Петровке и Тверской.
У Е. Иванова можно узнать, где располагалась известная портновская фирма Жоржа или старейшая французская фирма Айе — многолетняя законодательница московской моды, где обосновался знаменитый Оттэн, и т. п. Подобные сведения послужат прекрасным дополнением к известным очеркам И. Т. Кокорева, П. И. Богатырева, В. А. Гиляровского, И. А. Белоусова, Н. Д. Телешова.
В книге много колоритных зарисовок жизни московских трактиров, чайных, площадей, рынков, торговых рядов. «Утро, а старая Сухаревская башня уже окружена такой толпой, сквозь которую трудно протиснуться без риска для жизни. Чего только здесь нет и каких только людей не собрала старая традиция потолкаться и побродить по базару в праздничный день. Полный типаж всей Москвы — от хитрованца до „оцилиндренного“ барина. Универсальный выбор товаров — от головки репчатого лука до „хорьковой шинели“ с седым бобровым воротником и лацканами. Все и всё. Длинными ровными рядами тянутся антикварные палатки. Бронзовые люстры и канделябры, портреты неизвестных героев и героинь в различных позах и костюмах, широкоствольная пищаль с кремневым затвором, треснувшая фарфоровая чашка, мраморная грация без ноги, цветная гравюра в раме, тщательно выклеенной из голубой бумаги с золотыми уголками, бусы, сарафаны времен боярыни Морозовой и треногое кресло из выплавка карельской березы. А около них во всю длину ряда сплошная лава любителей и любопытных. Чуйки, еноты, собольи воротники, высокие и низенькие мерлушковые шапки, котелки, даже лохмотья протягивающего руку нищего». Вся эта разношерстная, разноликая масса людей жила своей пестрой и многообразной жизнью, со своими обычаями, привычками, этикетом, со своим профессиональным фольклором. Не всем рассказам, например, книжников или антиквариев можно вполне доверять (например, таким историям, как случай с подделкой Рембрандта), но и в качестве апокрифов эти легенды интересны как яркий показатель тех или иных сторон профессионального мироощущения людей, прикосновенных к книге или этнографической старине.