– Думал – не увижу боле. Услышал, как Иргиз лаем зашелся, на ум пришло, что волокут тебя… Что же с нашими побродимами стало? Жив ли хоть кто?

Поужинали молча, потом хозяин повелел снохе собрать путникам котомку.

В полночь, под собачий лай, которым местные псы провожали Иргиза, хозяин избы повел побродимов огородами. Обогнули туманом подернутое озерцо, заросшее непролазной травой и густым красноталом, и скоро село Лесное осталось позади, а потом и вовсе скрылось со своими немногими тусклыми огоньками в окнах.

Версты через три достигли опушки спящего под луной леса.

– Здесь… ваших побили, – словно страшась потревожить покой мертвых, прошептал хозяин. – Здесь их и закопали наши мужики… как офицер распорядился. Закопать закопали, а крест, видите, ставить не разрешил. Дескать, цареотступники и душегубы… А вам идти этим трактом на восход. Бог вам в помощь.

Отец Киприан не удержал слез, махнул согнутым пальцем по ресницам, пробормотал:

– Вот где упокоились… последний ромодановский атаман и братия. Почти до заветной вольной земли дошел, да сгиб. У ворот Беловодья царева рука настигла… Примите прощальный поклон, атаман и братия. А крест поставьте, мужики. Грешно так, не псы ведь зарыты – христиане. И не душегубы лихие, а правдоискатели.

Постояли около свежего, во тьме почти не видимого могильного холмика, поклонились праху недавних сотоварищей и побрели своим нехоженым путем дальше.

За спиной в жарком июльском мареве прокаленной степи пропадали нелегкие версты Кулундинской равнины. Неделями побродимы не видели окрест струйки дыма из печных труб, с опаской вымаливали на постоялых дворах Христовым именем десяток сухарей или горсть залежалого пшена, опасаясь доставать из карманов медные деньги, которыми щедро одарил их атаман Чубук, – а ну как велено хватать всех, кто покажет монеты свежей чеканки? Шли полуголодные, в вечном страхе перед рыскающими драгунами и заводской стражей.

Приближение обжитых алтайских мест начало сказываться во всем – чаще встречались приписанные к заводам поселения, накатаннее стали дороги, строже всматривались сотские в бумагу покойного старца Зосимы, которую приходилось теперь предъявлять в селениях. Едва ли не каждый встречный расспрашивал, куда и зачем бредут монах и отрок.

Природа менялась на глазах: ровная Кулундинская степь с ее молчаливыми коршунами в поднебесье теперь холмилась, заставляя проезжие тракты взбегать и опускаться на отлогих увалах, обходить крутые взлобки, изрытые сусликами.

Остановились отдохнуть на берегу шумной речушки.

– Чарыш, – сказал отец Киприан: название реки узнали от встречных прогонных мужиков. – Сия речка, брате Илья, бежит на восток, до большой реки Оби, в которую, как показано в путнике, впадает нужная нам река Катунь…

– Помню, отец Киприан, – подхватил радостным голосом Илейка. – По той Катуни прямая дорога – прочь из России в Беловодье! Неужто близка заветная цель? Даже не верится, отец Киприан.

На подходе к большому селу Троицкому, когда побродимы уже тешили себя надеждой на сытный обед в трактире и отдых на полатях постоялого двора, случилось непредвиденное – отец Киприан, надумав почерпнуть свежей воды в котелок, поскользнулся на водой отшлифованном камне и подвернул ногу.