Еле дрогнула бровь капитана, он неестественно зевнул, сунул руку в ворох бумаг. Ветров, поняв, что лишнего ляпнул, принялся обеими руками чесать свой красивый загривок. А капитан отыскал, наконец, на столе сложенную газету, развернул ее на публикации указа о награждении советских генералов орденами Суворова, Кутузова и Богдана Хмельницкого.

– Стыдиться? Стыдиться деяний позапрошлых поколений неразумно. Но и горячо гордится их победами тоже неумно, мне кажется, – одноглазый встряхнул газету. – Стоило ль Суворова тащить из нафталина? Нет, я понимаю, актуальность на текущий момент. Но за кого бы был Суворов в Гражданскую?

Ветрова в данный момент меньше всего интересовали средневековые фельдмаршалы и классовые противоречия. Лихорадочное мышление проявлялось на лбу майора девятибалльными волнами, пальцы трещали в суставах. Наконец, тщательно подбирая слова, он сказал:

– Эти дохлые вожди у дикарей, культы всякие, это дикость, – сказал майор. – А бывают вожди, что называется, прям вожди. Наш Ильич – вождь мирового пролетариата. Основоположник и учитель. Можно сказать, вроде Христа для христиан. Товарищ Сталин – тоже! А всякие царьки вроде Гитлера это пыль по сравнению с Лениным. И с товарищем Сталиным тоже. Вот, – Ветров решил, что выкрутился. – А мы! Мы будем перевоспитывать немецкий пролетариат. А ты предлагаешь всех перебить?

– Перебить, – проговорил капитан, встал из-за стола, шагнул к окну, оперся рукой о раму. – Перебить? Не-ет! Я бы сделал не так, – мечтательно сказал он. – Я бы в этом замечательном немецком городе, в других городах перекрыл бы все выходы, чтобы мышь не проскочила. Перекрыл воду… нет, отравил бы. Постреливал бы периодически, но лишь для ужаса и страха. И наблюдал бы за горожанами, за этой некогда просвещенной нацией, родившей Гёте и Бетховена. Чтобы они тут аристократично так викой и ножом кушали бы кошек, воробьев, кору с деревьев. Чтобы потом менее аристократично перешли на трупы соседей, – в голосе майора все сильнее наливалась злоба, казалось, эта картинка уже не раз была им прорисована. – А в перспективе, чтобы по кусочкам жрали мертвых собственных детей. С удовольствием бы на такое зрелище полюбовался. Чтоб навсегда отбить охоту к войнам.

– И каждый твой земляк-ленинградец с этим бы согласился, – сказал Ветров. – Есть, правда, нюанс: в Берлине – тепло. Да и потом возможно ли отбить охоту к войнам? Один сволочной старичок мне говорил: единственная гарантия против войны – это людская память. Но ее, людской памяти, нет, она у каждого своя. Если бы заменить память иным чувством, например завистью, тогда войн не было бы вовсе.

– Спорно. Я могу привести контраргумент, вернее ремарку. Кроме своей для каждого есть и людская память, всеобщая память. Но и она может быть скорректирована, а то и вовсе извращена. А чтобы войн не было вовсе, это я не знаю, в ближайшей перспективе невозможно. Но чтобы навечно искоренить фашизм, об этом можно и нужно думать, – одноглазый чихнул в сгиб локтя. – У нас на Грибоедова жил, а может и сейчас живет один драматург, и у него есть пьеса, о том, как…неважно, о драконе. Вот я вспомнил и думаю.