— До свидания, мисс Фиоре. Я сделал вам редкий в моих устах комплимент. Я поверил, что вы сказали то, что думали.

Я был уже у двери и поторапливал девушку.

Пока мы ехали, я не сказал ни слова, предоставив ее самой себе. Я не мог избавиться от чувства досады. Стоило ли похищать ее, устраивать ей шикарную прогулку по городу, чтобы потом оказаться в дураках. Да, Бог с ней, она не стоит того, чтобы терять самообладание.

На Салливан-стрит я бесцеремонно высадил ее из машины, решив, что Вульф был достаточно вежлив за нас обоих.

Выйдя, она осталась стоять на тротуаре. Я переключил рычаг скоростей и уже готов был нажать на стартер, как Анна вдруг сказала:

— Благодарю вас, мистер Арчи.

Она тоже хотела быть вежливой, видимо, передалось от Вульфа.

— Что ж, «пожалуйста» я тебе не скажу, но, так и быть, попрощаюсь. Я не держу зла, — буркнул я и уехал.

За те полчаса, что я отсутствовал, доставляя Анну домой, это и случилось. На этот раз приступ хандры оказался затяжным — длился он целых три дня. Я нашел Вульфа на кухне, где он, сидя за маленьким столиком, за которым я обычно завтракаю, пил пиво. На столе стояли три пустые бутылки. Сам Вульф доказывал Фрицу, сколь кощунственно подавать анчоусы под томатным соусом. Я постоял немного, прислушиваясь к спору, а затем, не промолвив ни слова, ушел в свою комнату и, достав бутылку хлебной водки, налил себе рюмку.

Я никогда не мог угадать время и причину непонятного безразличия и апатии, которые время от времени охватывали его. Иногда это могла быть простая неприятность, как в тот раз, когда на Пайн-стрит нас задело такси. Но чаще причина оставалась неизвестной. Казалось, все идет хорошо, мы вот-вот завершим работу, еще немного, и мы можем передать дело в криминальную полицию, как вдруг Вульф не только терял ко всему интерес, но тут же выходил из игры. И здесь уж ничего нельзя было поделать, как бы я ни старался. Такое состояние могло длиться у него от нескольких часов, до одной-двух недель. Временами я опасался, что он уже не вернется к любимому делу, но так же внезапно и необъяснимо происходил перелом к лучшему, и Вульф возвращался к привычным делам. Во времена таких кризисов он лежал в постели, не поднимаясь даже к столу, ограничиваясь хлебом и луковым супом, отказываясь кого-либо видеть, кроме меня, а мне запрещал разговаривать с ним о чем-либо. Или же он мог часами торчать в кухне, поучая Фрица, как готовить то или иное блюдо, и тут же на месте дегустировал его. В таких случаях он мог в два присеста покончить с бараньим боком или даже с целым барашком, как однажды, когда он заставил все части бараньей туши приготовить по-разному. В такие дни больше всего доставалось мне. Высунув язык я бегал по городу от Баттери до Бронкса в поисках каких-то особых специй, трав или корней. Однажды я даже заявил протест и пригрозил уйти. Это было, когда он послал меня к Бруклинским причалам, где швартуются случайные китайские мелкие суда. Я должен был попытаться достать у одного из капитанов какой-то диковинный корень. Судя по всему, капитан не брезговал контрабандой опиумом, а посему встретил меня крайне настороженно и даже принял меры — несколько портовых оборванцев устроили мне темную. Утром из больницы я позвонил Вульфу и официально заявил, что больше у него не работаю. Он сам приехал в больницу и увез меня домой. Я был настолько потрясен этим, что больше не напоминал об уходе. На том все закончилось, в том числе и хандра моего хозяина.