Чернышков вышел из купе, а Осадчий зашептал Игорю, что это, мол, мы едем на службу, а у энкавэдэшников всегда служба, но Стариков уже думал о своем.

Когда он проходил по коридору к своему купе, он разминулся с одним «совработником». Молодой, лет тридцать-тридцать пять, с аккуратной стрижкой, в ладном костюме, в туфлях, даже шляпа под мышкой – но фигура, но взгляд...

Взгляд человека, не просто понявшего, что такое Власть. Взгляд человека, обладающего Властью. И попытка спрятать Взгляд. Попытка показать его просто взглядом.

Как разительно все же отличаются сталинцы от троцкистов, не знавших ни меры, ни дисциплины и теперь уже безвозвратно уходивших. Тот комбриг был явно из последних, выбитых, точно мамонты, и уступающих землю новой, более сильной породе.

Чернышков вернулся, неся в руках бумажный кулек с вареной картошкой, пук зеленого лука, редиску, вывалил все это на стол. Лейтенанты переглянулись и одновременно достали из своих чемоданов по бутылке «Столичной».

Пашка метнулся к проводнику за стаканами, но тот выдал их только вместе с чаем, который сразу же выплеснули в окно. И под стук колес, под свист пролетающих мимо телеграфных столбов выпили по первой. За Победу За нашу Победу.

– Паш! А что там Рычагов про летчиков женатых говорил? – спросил Чернышков, как оказалось, будущий командир разведывательно-диверсионного взвода Осназа. после того, как водка докатилась до закаленных солдатской пищей желудков.

– А что говорил?

– Ну, что семейная жизнь изнашивает летчиков до предела, что пора прекращать такое халатное отношение, и так далее...

– А-а! Так это он повод искал, чтобы летчиков без мобилизации на казарменное положение перевести. Политика! Понимать надо! Мы же все командиры, а нас в казармы! Ну ладно, мы, молодые лейтехи, а как тех, которые уже давно служат? Вот и начал лепить что-то о вреде женщин.

– Да-а! Вы поосторожнее, с женщинами-то. А то сотретесь все, летать нечему будет.

– Нет! От этого не сотрешься. От этого только мозоль можно натереть. Но с мозолью женщинам больше нравится.

Москва. Кремль

Сталин отложил трубку. Еще раз, не веря глазам своим, прочитал бумагу.

– «Совершенно секретно. Срочно. Товарищу Иванову. Операция „Роза“ проходит строго по плану. Подписал Георгиев».

– Он что, с ума сошел? Какая операция? – отлетел назад стул, и Сталин, как за спасательный круг, схватился за трубку. Быстро отвернулся от стоявшего навытяжку Голикова, достал из кармана френча коробок, вытащил спичку и, давая себе время победить гнев, стал сосредоточенно ковырять табак. О Голикове словно забыл. Тот стоял. Стоял молча. Не нужно мешать товарищу Сталину бороться с гневом. Легко можно гнев его навлечь и на себя, подобно громоотводу. Кого потом винить?

– Димитров не стал бы пороть отсебятину, – размышляя вслух, промолвил Сталин, – следовательно, он получил приказ о начале операции. Где, товарищ Голиков, могла произойти накладка?

– Мы все проверяем, товарищ Сталин.

– Проверяйте и дальше. Список виновных мне на стол. Через сорок минут соберется заседание Политбюро, будете докладчиком. – И, показывая, что разговор закончен, поднял стул, сел, углубился в бумаги.