Грей почувствовал, что погружается в транс. Невозможно смотреть на такое и позволять себе чувствовать хоть что-то.

Но добило его не то, что было вокруг, а то, чего не было. Две машины, «Хонда Аккорд» и «Крайслер Кантрисайд», столкнувшиеся лоб в лоб на выезде, передние части сложились в гармошку. Водителя седана выбросило через лобовое стекло. В остальном машина была цела, а вот минивэн будто выпотрошили. Сдвижную дверь оторвали и кинули через всю стоянку, будто фрисби. На асфальте рядом с проемом раскидана куча вещей – чемоданы, игрушки, пакеты с подгузниками, а среди них лежало тело женщины с вытянутой рукой. У самой руки опрокинутое пустое детское кресло. Что же случилось с ребенком, подумал Грей.

Ох.

Грей выбрал себе пикап. Он был бы не против проехаться на «Мерседесе», но, судя по тому, что он уже увидел, пикап будет более разумным выбором. Когда-то, в прошлой жизни, которая теперь, похоже, не имела никакого значения, у него был полутонник «Шевроле». Хоть что-то знакомое, за что можно уцепиться. Он вытащил из машины обезглавленного водителя и положил на асфальт. Неприятно, что у парня головы нет, и неизвестно, где она. Как-то неправильно оставлять его так, без головы. Но Грей не смог найти ее, да и он уже насмотрелся достаточно. Огляделся, пытаясь найти себе обувь подходящего размера – 13 ЕЕЕ. Что бы там Зиро с ним ни сделал, ноги от этого меньше не стали. Наконец он остановился на мокасинах, тех, что были на ногах мужчины из «Мерседеса». Итальянские, из кожи ягненка, мягчайшие, вот только немного узкие в носах. Ладно, такая кожа быстро растянется. Он залез в пикап и завел мотор. Бак был почти полный, больше трех четвертей. Грей прикинул, что этого должно хватить на половину пути до Денвера.

Он уже собирался уезжать, когда в голову пришла еще одна мысль. Поставив машину на ручник, он вернулся в номер. Взял револьвер и, держа его чуть в стороне от себя, вернулся к пикапу и положил оружие в бардачок. В компании револьвера он и двинулся в путь.

Мама была в спальне. Мама была в спальне и не шевелилась. Мама в спальне, туда нельзя. Если точнее, мама была мертва.

Когда меня не станет, не забывай кушать, ты иногда забываешь. Мойся через день. Молоко в холодильнике, «Лаки Чармс» в буфете, гамбургеры с запеканкой, которые разогревают, в морозилке. На сто восемьдесят градусов на час, и не забывай выключать плиту, когда разогреешь. Будь большим мальчиком, Дэнни. Я всегда любила тебя. Просто больше уже не могу бояться. С любовью, мама.

Она сунула эту записку между солонкой и перечницей, на кухонном столе. Соль Дэнни нравилась, перец – нет, он от него чихал. Прошло десять дней. Дэнни знал это, каждое утро делая отметки в календаре. Записка была все там же. Он не знал, что с ней делать. Пахло ужасно, как пахнет енот или опоссум, если их машиной переехали несколько раз, несколько дней назад.

Молоко тоже нехорошее. Электричество отключили, и молоко стало теплым и кислым. Потом липким и неприятным. Он попытался есть «Лаки Чармз», залив их водой из-под крана, но это не то, совсем не то. Все стало по-другому, потому что мама в спальне. По ночам он сидел в своей комнате, закрыв дверь, в темноте. Он знал, где у мамы хранятся свечи, в буфете над раковиной, там же, где бутылка алкоголя, на те случаи, когда у нее нервы сдавали, но спички не для него. Они были в списке. На самом деле никакого списка не было, просто были вещи, которые он не должен был делать и которые не должен был трогать. Тостер, поскольку он снова и снова нажимал кнопку, и тосты сгорали. Пистолет в тумбочке у кровати мамы, так как это не игрушка – можно самого себя застрелить. Девочки в его автобусе, потому что им это не понравится, и тогда ему больше не разрешат водить двенадцатый номер, а это плохо. Для Дэнни Чейса это будет хуже всего на свете.